запирался в кабинете с группой товарищей, приглашенных на обед, и обедал часа три. Обед готовила ему тут же в магазине повар из «Националя», оформленная грузчиком. Она сама заезжала на рынок, все покупала и готовила.
Ираида помнила, что в кабинете папы всегда были свежие фрукты и марочный коньяк, на стене висела картина – схема разделки туши, под номерами были указаны части – «антрекот», «шейка» и т. д.
Схема была выполнена уральскими самоцветами и сияла, как космическая съемка Уральских гор. Ираида долго не могла есть антрекот – он на схеме был изумрудного цвета. До сих пор она ест только рыбу, изумрудное мясо ей так и не пошло, так же, как и мраморное.
Папа был золотой, ничего не запрещал, ни в чем не отказывал, но она знала, как себя надо вести порядочной девушке, и папу не подвела ни разу.
А он подвел, связался на старости лет с дрянью, которая свела его в могилу, опоила, осурочила, приворожила – вот он попал в лапы ее гадкие. Свела в гроб и живет теперь на их старой даче, где жила счастливо семья благородных людей, а теперь туда ни ногой. Сука там живет по завещанию с дочкой своей, мнут цветы, посаженные мамой, ушедшей еще до папы – не смогла перенести его ухода к той твари, разрушившей семью.
Сама Ираида замужем была три раза, все три раза удачно. Все мужья потом растворились по разным причинам: один ушел к другу по театральному коллективу, второй ушел в секту в тайге, где строит до сих пор храм Веры, женщины из налоговой, возомнившей себя пророком после напряженной работы по взиманию недоимок. Вера ушла в тайгу от силовых органов и увела своих недоплательщиков, как Моисей.
Третий муж просто умер от передозировки виагры, которой злоупотреблял из-за настойчивых просьб Ираиды. Она схоронила бедолагу и стала вдовой, готовой в новое плавание, как в песне Вани Кононова «Катерок»: «Рядом, рядом омуты и мели, мы до них добраться не сумели…»
Так вот, Ираида окунулась в эти омуты, понимая, что скоро окажется на мели.
Она уже выпила три рюмки и стала анализировать «это» – так она называла свое либидо. Женщина она была скромная, в пору сексуальной революции в мире она была маленькой, говорить о том, что беспокоит ниже пояса, было не принято, и она остановилась с тех пор на том, что «это» ее не беспокоит. Хотя по правде, она об этом всегда думала, даже в начальной школе «это» уже стало говорить ей, что его голос тоже надо учитывать в диалоге с холодной головой.
Первый конфликт головы и «этого» возник на выпускном балу в школе на Больших Каменщиках. Там был мальчик, которого все хотели. Он на сверстниц не смотрел, он весь девятый и десятый смотрел только между ног учителя химии – молодой аспирантки. И она два года растлевала лучшего мальчика школы на глазах у педколлектива и беспечного родительского комитета.
На выпускном вечере мальчик увидел Ираиду в почти свадебном платье. Что-то на него нашло, и он решил лишить ее невинности, потренироваться, так сказать, на ней, сейчас бы сказали – сделать тест- драйв, вот такие сейчас времена.
Ираида была безумна в тот вечер. Такая удача свалилась ей на голову, как яблоко Ньютону; она занималась в ту пору с репетитором по физике, и другого сравнения ей в голову не приходило.
Она пила шампанское из горла и за свои слова не отвечала; после салюта все разбрелись, мальчик стал активнее и повел ее на улицу Гончарную в квартиру своей бабушки для приведения приговора в исполнение.
Но перед домом Ираида застопорила, холодный разум стал стучать колоколом, что идти не надо, время не пришло. Что она предъявит будущему мужу, что скажет папа? «Это» говорило другое: «иди, он хороший, он будет настоящий первый, я его чувствую, он очень хороший, я его ощущаю. Не слушай голову, она ничего не понимает, у нее нет моей глубины. Мой генетический опыт говорит, что он подходит, поверь мне, потом будешь жалеть».
«А сердце? Как с ним быть?» – промямлила Ираида вслух. Мальчик стал говорить, что его сердце принадлежит ей. Голова стала бурно возражать: «Он все врет, он просто хочет тебя, а потом ты будешь страдать». «Чепуха, – возразило «это», – сердце просто насос, гоняющий кровь, у насоса не может быть своего мнения, надо брать этого мальчика, он сделает все нежно и бережно, от таких предложений не отказываются», – и, усилив пульс, «это» загнало Ираиду в квартиру.
Там все должно было случиться. Голова от вина, дополнительно употребленного, отключилась, «это» вступило в свои права, но зазвонил телефон, и мальчик передал Ираиде трубку. Мама приказала спуститься, и Ираида, смирившись, сошла с дивана, где оставались только мгновения до желанного.
Так в первый раз голова победила «это».
Потом, уже в институте, все случилось буднично и серо. «Это» как в воду глядело: мальчик на сеновале в деревне, в антисанитарных условиях, отнял лелеемое, а взамен ничего. Жаль, все могло быть иначе.
Потом был первый муж, «артист московских театров» – так он себя называл. Он правда где-то играл маленькие роли, все время спал днем, а ночью репетировал. Ираида любила его, но он все репетировал и доигрался до того, что ушел к режиссеру.
Первый муж ушел, а она плакала, стыдно было перед родственниками; муж ушел к другому, не к бабе какой-нибудь.
В диалоге двух полюсов мнение было едино: невелика потеря, если он не оценил Ираиду, скатертью катись, содомит, порядочной женщине не пара, пусть ищет вдохновения со старым козлом, пусть теряет свое лицо на чужой подушке, где роль его одна – стоять на четырех лапах.
Второго мужа Ираида нашла в гостях у подруги из клиники пластической хирургии. Он был пациентом, богатый чиновник, торгующий местами для мусорных полигонов, человек скромный, но преданный. До капитализма мусора было мало, продуктов было мало и вещей тоже, а потом мусор пошел лавиной, и в сорок чиновник стал мусорным королем, распух от денег и стал о себе совсем другого мнения. Раньше его никто не уважал, он сам себя не уважал, но люди, приходившие к нему за помощью, его переубедили: «Иван Иванович, вы у нас такой». И он поверил, старую жену метлой выгнал, а сам переехал в домик площадью метров восемьсот и зажил как султан. Девушек брал таких, что дух захватывало, но однажды услышал, как очередная звонила предыдущей и сказала, что он жирный козел и урод.
Он все понял и занялся собой.
Сначала нарастил в «Реал транс хайер» шевелюру, потом отжал жир из жопы и живота-подушки, потом личный тренер накачал ему грудь и руки. Иван Иванович постоянно делал лимфодренаж и свои тонкие губы превратил в пухлые. Все это в сочетании с искусно сделанной ямочкой на неволевом подбородке выглядело неотразимо. Пара познакомилась на шоколадном обертывании – лежали рядом и пили овощные смеси. Родство душ с телами стоимостью полмиллиона долларов объединило Ираиду и Ивана Ивановича, и из клиники они вышли вместе, пахнущие и думающие одинаково.
Прожили они недолго, но счастливо. Не доглядела она, ушел он от нее через год к бабе из налоговой. У Ираиды от папы машина была «беха» старая. Забыла Ираида о ней, а налоговая вспомнила и прислала транспортный налог за десять лет, и ненаглядный пошел разбираться и разобрался, так разобрался, что сука эта налоговая увидела мужичка ладного и запутала его, взяла гиперсексуальностью. У нее мужики редко были, вот она и творила с ними, как в последний раз, а Ираидин дурачок повелся, подумал, что большим героем стал, и сошел с ума и сбежал от нее ночью темной, когда сука эта по телефону ему минет делала.
Еще она с темными силами водилась, плела ему, что в тайгу хочет уйти, храм Веры строить и жить в том храме, и силу брать из космоса, и жить вечно.
Дурачок с работы хлебной ушел, деньги дал на храм и стал четвертым наложником во втором круге обретших бессмертие. Он в тайге уже с ней не жил, жил со своими посвященными, работал на разных работах и молился на свою Веру Ивановну, которая многих недоплательщиков увела в тайгу, предварительно переведя их активы в доход храма собственного имени.
Сама Вера жила как золотая рыбка, и много стариков и молодых исполняли любое ее желание.
Ираида долго потом размышляла, чем Вера брала мужиков – красоткой она не была, умом не блистала, в сорок лет была просто старшим инспектором, а тут поперло – какое тайное знание ей помогло, где она выпила зелье, из какой чаши?
Ответ нашелся просто, как кошелек, лежащий на столе, – ты ищешь его в старой шубе и готова вскрывать паркет, а он вот, лежит прямо перед глазами.
