Эта серая мышка однажды легла на диван и стала анализировать «это».
Отчаянная мысль пришла к ней со страшной очевидностью. Она всегда считала себя недостойной большой любви, считала, что ей нужно жить по совести и по справедливости, играть не по правилам ей было не суждено – так она до тех пор считала.
Не верила в себя, а потом вспомнила, что мама с папой не зря дали ей такое судьбоносное имя – Вера, и она решила все изменить. Достала из шкатулки карточку с телефоном – на ней был только телефон, без имени и организации.
Когда-то, еще на втором курсе, Вере предлагали поработать на один орган, но требовали отказаться от личного счастья. Она тогда решила попробовать ублажить свой орган и отказалась, а теперь, когда с личной жизнью ничего не получилось, она позвонила, и все изменилось.
Ей велели взять отпуск и выехать в Суздаль для учебы и инструктажа по новой судьбе.
Вера попала в группу, которая под видом тоталитарной секты устанавливала социальную справедливость. Ее клиенты отдавали добровольно нажитое непосильным трудом без суда и следствия, сами отдавали и шли в тайгу на тяжелое послушание на пожизненный срок с радостью и благодарностью.
Эту тайну Ираида узнала от племянницы, дядя которой тоже попал в тайгу, но сумел уйти, отдав все свои капиталы на храм Веры. Ушел по болезни, схватил скоротечную онкологию и перед смертью рассказал обо всем племяннице, проводившей его на тот свет в достойном виде.
Ираиде стало легче, она даже обрадовалась, что ненаглядного увело государство, а не наглая тварь из налоговой. Государство имеет право, а эта сука нет, так Ираида сказала себе и стала жить дальше, поиск личного счастья не остановила. Ее навигатор нашел третьего в поезде Москва – Санкт-Петербург.
Она ехала от подруги, праздновали ее юбилей – официально ей было шестьдесят, но цифру за столом не называли, считалось, что она гораздо моложе, настолько моложе, что цифры, где в конце уже идут десятки, не произносились, цифра была сорок с хвостиком. Хвостик рос с каждым годом и почти завял, но подруги стояли на своем. Никаких «пятьдесят-шестьдесят». Им казалось, что, как только их язык произнесет эти цифры, удача отвернется.
Но Ираиде удача улыбнулась: в ее купе сел мужчина, крепкий, с седым бобриком и морозными глазами человека, видевшего смерть врага. У мужчины были румяные щечки, выдавшие его гипертонию и ишемическую болезнь в управляемой стадии.
Его провожали солидные люди, внесли корзину с едой и вином и прощались с мужчиной с огромным почтением. Поезд тронулся, и попутчики остались одни.
«Седой бобрик» церемонно представился Сергеем, ветераном силовых структур, он скупо намекнул, что служил родине, сейчас тоже в строю и не жалеет сил для ее процветания. Родина тоже была благодарна «седому бобрику» – костюм его был хорош, часы стоили не один миллион. Ираида все оценила, и сердце ее забилось, как на выпускном вечере много лет назад.
Потом они долго говорили, и оказалось, что у них общие знакомые и интересы. Сергей был вдовцом и вел уединенный образ жизни, считая, что со своим букетом заболеваний счастья ему уже не видать. Он заметил, что когда он стал сердечником, его мужская сила иссякла, как пересохшая река, он перестал сначала желать, а потом уже и думать перестал.
Он восхитился мудростью своего организма, который сам свел его желания к нулю, чтобы он не испытывал стрессы. Организм решил: пусть он живет без любви, но зато на этом свете, а не на том…
Но иногда… бывают минуты, когда судьба бросает кости, и тебе выпадают две шестерки, и ты должен сказать себе: «Я могу…»
Через пару часов Сергей и Ираида легли спать, на столике с двух сторон лежали таблетки, он принял свои шесть, а она всего четыре.
Они продолжали разговаривать; она с непосредственностью девочки с Таганки перед выпускным вечером рассказывала ему о своей жизни легко и радостно.
Рассказала о папе, маме, о страхах – и нечаянно коснулась руки Сергея, и он сжал ее руку, и Ираида затрепетала, потом рука его слегка ослабела, через пару минут снотворное победило страсть, и он захрапел трубным голосом командира – отца солдата.
Ираида повернулась лицом к стене и зарыдала в вагонную подушку, которая приняла ее боль в себя, как всегда в своей дорожной судьбе. Подушка, как мама, прижала Ираиду к себе, и всхлипы и стоны приняла, как всегда делала, и утешила ее, и пожалела.
Утром Сергей и Ираида попили чаю с утренними таблетками и обменялись телефонами.
Через неделю он позвонил и пригласил Ираиду в свой нескромно дорогой домик. И был ужин, и была подлинная страсть, и Сергей обещал, что будет вечно любить Ираиду, но утром она проснулась от холода – холод исходил от уже остывшего тела Сергея.
Он умер во сне, перебрав виагры. Голубая таблеточка в 50 миллиграммов убила зарождающееся чувство.
Ираида помянула потенциального мужа, хороший был человек, пожертвовал своей жизнью и пал смертью воина и охотника.
Пятая рюмочка уже впорхнула в нее просто так, для процесса – и тут раздался звонок в дверь. Это приехал Фима, жена его скоропостижно выздоровела – он дал ей ударную дозу снотворного и мог оставаться до утра. На прикроватную тумбочку он положил вместе с очками и челюстью голубую таблеточку в 25 миллиграммов.
Драйвер Вася
Мой товарищ в 93-м году резко разбогател, да так резко, что завел себе личный выезд на «Бентли» 1975 года с водителем Васей из гаража Совмина.
Вася возил раньше одного козла из очень среднего машиностроения, но ушел. После расстрела Белого дома его хозяина поперли за сочувствие к опальному Верховному совету, и Вася тоже ушел из-за разногласий с директором гаража, перешедшим на сторону победителей либеральной ориентации.
Вася ориентацию менять не стал, погулял две недели и по рекомендации сменщика, дед которого еще Калинина возил по бабам, сел в «Бентли» моего товарища и стал служить новому правящему классу.
Сам Вася был крепким кабаном тридцати лет из города Шуи, попал в элитный гараж после армии, где возил зама по вооружению Московского округа. Дочка генерала очаровалась его ляжками, затянутыми в мундир, и необъятной спиной, за которой она сидела два года по дороге в МГУ.
Папа-генерал сперва напрягся, когда узнал, что дочь накатала себе небольшой животик, но потом, оценив ситуацию трезво, понял, что его худосочное дитя со средними внешними данными и милой кривизной ножулек благодаря крепкому Васе решительно улучшит породу, испорченную ее мамой – доктором исторических наук, которую генерал тоже когда-то сразил выправкой и манерами поручика Ржевского.
Доктор наук сначала хотела повеситься, потом решила сделать своему ребенку аборт, потом – посадить Васю на электрический стул, но в конце концов села на свою жопу после генеральского рыка и стала покупать детские вещи для внучки, которую она точно сделает настоящим человеком.
Вася плавно переехал в генеральский дом и на дачу и стал жить в режиме «дольче вита».
Одно «но» мешало Васе – его новая мама-теща постоянно тыкала его носом в тьму его невежества, отравлявшую ей радость духовного парения. Теща постоянно говорила вслух, что Вася всем хорош, но путать Клода Моне и Эдуарда Мане – это насилие над ее духовностью.
Вася пыхтел, он не понимал, почему ему нужно страдать из-за этих козлов и портить себе аппетит из-за одной буквы в фамилии совершенно чужих ему людей.
Он видел когда-то картину одного из них «Завтрак на траве» и совсем не восхитился. Он ребенком с весны до осени завтракал, обедал и ужинал во дворе дома у бабушки, потому что дом у них был аварийный, с потолка штукатурка падала прямо в суп. Такая лакировка действительности на картине навевала полное неверие в правду искусства.
Но жизнь не всегда поворачивается к нам тыльной стороной. Хозяин Васи стал на телевидении продюсировать развлекательные игры, где долбоебы должны были угадать по глазу или уху имя звездного человека и получить от спонсора кофемолку или пылесос.
Теперь Вася много времени проводил возле Останкино и постепенно стал осваивать закулисную жизнь, ходил на записи разных программ, знал многих звезд. Даже Якубович с ним здоровался за руку. А потом Вася узнал тайну, которая изменила его жизнь.
Однажды он принес документы из машины своему хозяину. Тот сидел в кабинете какого-то начальника.
