– Ничего не меняется, – без всякого выражения в голосе сказала Ольга.
– Спи, – ответил я и пошел на кухню.
Квартира у меня крохотная, больше похожая на мышеловку. Кухня – четыре метра, она же – прихожая, поскольку сюда открывается дверь на лестницу. Вешалка, плита, неуклюжий стол, проход в ванную. Сидеть можно лишь на одной табуретке, притиснутой к батарее. А если забудешься и чересчур выпрямишься, например вставая, то обязательно треснешься головой об угол шкафчика. Зато есть у этой квартиры и определенные преимущества: последний, шестой этаж, ничто не загораживает вида из окон. Ночью в комнату проникает легкий звездный туман, и тогда кажется. что паришь в одиночестве над спящими городскими кварталами. В мире нет никого, кроме тебя, и ты волен жить так, как сам этого хочешь. Впрочем, сейчас я ничего подобного не испытывал. У меня ужасно склеивались глаза, и непреодолимая зевота раздирала челюсти. Все тело было словно из мокрой ваты. Я протиснулся к табуретке и чуть было не своротил с плиты чайник. Агонизируя, захрипела вода в тесных трубах. Какое-то тягостное отупение овладело всем телом. Всплывали и, как в кривом зеркале, искажались зыбкие карикатурные физиономии: дворник, заросший до глаз черным волосом, ухмыляющийся Антиох, тычущий острым носом эпилептический Буратино. Поручик Пирогов поднимал пистолет, и беззвучное белое облако вспухало над дулом.
Я инстинктивно вздрагивал.
Время едва сочилось.
Около семи пришла Ольга, завернутая в простыню, и примостилась напротив.
– Ну и как? – с вялым любопытством спросил я.
Она не ответила.
– Снов интересных не было?
– Мне никогда ничего не снится, – сухо сказала Ольга.
– Никогда? – уточнил я.
– Никогда.
Она неторопливо кивнула.
– Чаю хочешь?
– Пожалуй…
Она молча подождала, пока не закипит поставленный на газ чайник, а когда кипяток был розлит по чашкам и, завариваясь, начал приобретать насыщенный золотистый оттенок, сказала, глядя на плавающие среди пара редкие сухие чаинки:
– Мы с тобой больше встречаться не будем.
Кажется. я понимал, что она имеет в виду.
– Ты хотела освободиться?
– Да.
– Ну и как, удалось?
Ольга пожала плечами.
– По-видимому.
– Мне придется сказать ему об этом, – предупредил я.
– Ты туда пойдешь?
– Иначе это будет выглядеть уже совсем некрасиво.
– Ах, вот ты о чем. Ну, это как раз не имеет значения.
– К сожалению, для меня имеет.
Она снова пожала плечами.
– Ну, ради бога, сходи.
Несколько долгих секунд мы перемешивали заварку в чашках, а потом я спросил о том, что уже давно приходило мне в голову:
– У тебя кровь какого цвета?
– Голубая, – спокойно сказала Ольга.
И впервые, по-моему, подняла светлые, бесчувственные, как из тумана, глаза.
Неживой холод, казалось, исходил от ее лица.
– Голубая, – негромко повторила она…
До знакомого дома я добрался, наверное. минут через тридцать. Я не помнил ни как я шел, ни почему выбрал этот длинный обходной путь вдоль набережной канала. Скорее всего, это было сделано чисто интуитивно. Словно кто-то другой, более внимательный и рассудочный, управлял в этот момент моей жизнью и, оберегая ее по мере сил, направлял туда. Куда считал нужным. Так что в памяти у меня остались лишь зеленая тинистая вода в канале, выкрошившиеся фестончики на домах, образующих очередной изгиб набережной, потрескавшаяся кора деревьев, вздыбившаяся кое-где страшной щетиной, да еще двое мальчишек, торопливо и как-то испуганно завозившихся у поребрика тротуара. Вдруг они что-то бросили, отскочили, остановились. И в ту же секунду вздулась вдоль тротуара призрачная стена пламени и через мгновение выдохлась, оставив после себя взлетевший чуть не до крыш легкий пепел.
Более – ничего.
На лестнице, куда я ступил, стоял цветной полумрак. Будто клавиши фантастического рояля, утопали поочередно красные и синие тени. Я поднимался и думал, что совсем не хочу разговаривать с Антиохом. Ну его к черту! Пусть сам разбирается в созданных им же самим проблемах. Вот он их сам создавал, вот он пусть сам в них и бьется. А с меня хватит. Это мой последний визит в их квартиру. И еще я чувствовал, что почему-то совсем не хочу видеть Ольгу. Вот она жила – как будто в своем собственном загадочном мире, вот пускай она там дальше и пребывает. А я лично совсем из другого мира, и тот мир, где она. Меня вовсе не привлекает.
Яркий луч света из выбитого стекла перегораживал лестничную площадку. Я прошел сквозь него, и он будто отделил сон от яви. По одну сторону остались причудливые игры воображения, а по другую – вещественная прочная жизнь, реальность которой ни на секунду не оставляла сомнений.
Дверь в квартиру была заперта. Я подергал ее, брякнула ручка, удерживаемая наполовину вылезшими шурупами. Ольга на всякий случай дала мне ключи. Пальцы меня не слушались, и я долго не мог просунуть бородку в кривоватую скважину.
Звонить у меня почему-то желания не было.
Коридор, как всегда, пересекали ребра желтого света. Словно я оказался внутри скелета какого-то громадного ископаемого животного. Тут же обо что-то ударился; выехало из ниши ведро, закопченное, будто постранствовало по кострам отсюда до океана.
Я, чертыхаясь, потер ушибленную голень.
– «Ну это еще не совсем худо», – внятно сказали над самым ухом.
Я так и подпрыгнул. Завертелся на месте. Однако рядом никого не было. Коридор был пуст. Из глубины его желтых ископаемых ребер тянул душный сквозняк. Я подождал немного и отодвинул ведро. Оно чуть ли не до краев было набито хлопьями сажи.
Похоже, что бумагу здесь жгли долго и основательно: пепел перемешивали и уминали, а сверху наваливали следующую порцию. Причем, жгли это не на улице, а именно здесь: по затертым обоях крыльями ночной бабочки распахнулись бархатные черные пятна.
Весело тут у них, подумал я. Громко покашлял, – ни один звук не отозвался в недрах квартиры.
Было тихо, точно в аквариуме.
Я сделал шаг, и половицы тревожно скрипнули.
– «Дурень! Дурень! Дурень!» – неожиданно закричали где-то под потолочными перекрытиями.
Захрюкали, завизжали, залаяли – целой сворой.
Я опять подскочил.
И опять голоса обрезало, словно их никогда и не было.
Снова загробная тишина царила в квартире.
У меня возникло сильнейшее желание повернуть обратно. Повернуть, и уже никогда, никогда больше не приходить сюда. В конце концов! Я – взрослый и самостоятельный человек. Черт с ним, с Антиохом. Пусть сходит с ума, как хочет. А лично мне подобные фокусы совсем не нравятся. С досады я пнул ведро и тут же запрыгал на одной ноге, шипя от боли. Танец был исполнен короткий, но энергичный. Отрезвило в момент и, главное, по-настоящему меня разозлило. Вот теперь я готов был высказать все, что я по этому поводу
