— Аминь, аминь! — возгласили все.
— Дому твоему, староста, желаю благополучия, детям твоим долгой жизни. Да сохранит господь незыблемым твой домашний очаг и от злых людей оградит. Ты — венец нашей головы, цветок очей наших. Да будет над тобою благословение отца Авраама, да сподобишься, яко Симеон старец, кончины благостной. Да ослепнет всяк, кто на тебя косо посмотрит, а ежели у кого на тебя злоба в сердце, так пусть ее господь в добро обратит. Что было, то было, и да пошлет господь благой всему конец. Муку, тобой испытанную, да зачтет тебе за покаяние. Сегодня ты, завтра — мы, — мы ведь тоже, как и ты, в беду попали. Кто поссорился, тот испей водицы холодной.
Было бы у меня теплое место, в руках чаша вот эдакая, да на сердце весело, — а там мне хоть жернова на голове верти! Ну, веселитесь, дорогие мои, назло врагам. Поздравляю с масленицей, — да удостоит нас бог и пасхи! Пока возможность есть, пользуйся светлым днем. Не сегодня-завтра великий пост ноги с ердыка свесит, — знай тогда жуй квашеную ботву.
Будьте же все здоровы и веселы. Слава тебе, всевышний, лицом припадаем к стопам твоим. Мы — создания твои, не погуби же нас. Господи-боже, всели ты милость в сердце нашего русского царя[44], чтобы пришел он и освободил нас. Не дай нам умереть, пока не увидим лиц русских. Будьте все здоровы!
Сказал и опрокинул чару с водкой.
— Будь жив-здоров, в своем сане тверд, дорогой батюшка, хороша твоя здравица и нам всем нравится! — возгласили все и стали предлагать ему — кто сыру, кто кусочек жареной либо вареной баранины, завертывая и то и другое в лаваш.
А поп сперва дотронулся рукой до большого пальца потчующего, потом взял кусок, приложил к губам, затем ко лбу, и, сказав «благословенна рука твоя, дай бог тебе силы», благословил, похвалил и, потягиваясь, положил в рот, разжевал, проглотил, выслушал благопожелания от присутствующих и сам сказал «на здоровье!»
Так чаша с водкой начала обходить по кругу, из рук в руки, и у каждого в руке целый час сама томилась и томила еще не отпившего, ибо у каждого заготовлен был целый мешок благопожеланий — а ведь если у кого есть хоть малейший дар слова, — так где ж его испробовать, как не за столом, не за чашей вина или водки?
Но каждое заздравное слово неизменно кончалось так: — благослови, батюшка, — да укрепит тебя бог в сане твоем: Да не убудет твоей молитвы за нас, грешных. Староста, будь здоров. Да будет покровительство твое над нами долговечно. Шурин, сохрани бог твоих детушек. Аветик, дай бог сына твоего красной повязочкой к венцу повязать[45]. Сват, свет ты наш, пошли тебе господь здоровенького мальчика. Все кругом — будьте здоровы и веселы! Господи-боже, пошли нам кончину благостную! За ваше здоровье!
Так каждый пьющий должен был каждому в отдельности что-нибудь сказать и на каждую здравицу отозваться. Если даже двадцать здравиц провозгласит человек и двадцать человек сидит, все равно, если при каждой здравице не сказать в отдельности чего-нибудь, так и вина не проглотишь, такая здравица в горле застрянет.
Иной целый час держит чашу в руках, все ждет, чтоб пропели ему что-нибудь или сказали, спели бы, к примеру, шаракан его имени. Известное дело: кто же на селе; кроме попа да дьячка, может спеть шаракан? Но и у них частенько — не то шаракан, не то баран: так шерсть треплют, что не дай бог! — слушатель мигом до святой земли Иерусалима добежит. Но что поделаешь. На их счастье, тысяча есть таких, которые ни грамоты не знают, ни силы ее. Оно, может, и лучше, — меньше голов будет болеть.
В нашей стране перво-наперво моют руки и утирают, — все это сидя, — а малый с полотенцем на плече, с медным тазом в руках подходит к каждому, наклоняется, либо становится на колени и льет воду ему на руки, — потом расстилают скатерть, посредине расставляют солонки, миски с сыром, с рыбой, затем перед каждым накладывают хлеба вдоволь, иногда, бывает, и зелень.
Ложки, вилки, ножи в нашей стране в обиход еще не вошли. Когда есть у человека пальцы, на что они, — вилки да ножи?
А кушанья подают на подносах, и слуга, закинув полы и рукава за плечи, нагибаясь, ставит по одной миске на двоих.
После еды опять непременно сполоснут и руки и рот — иначе вся еда поганой покажется.
Снимать шапки за столом либо кланяться — не в обычае. Такой уж в стране порядок, это не Европа, чтоб быка приподымать да глядеть, есть ли под ним теленок, или нет.
Как поели малость соленого кохака да сыру, в животах прямо волки взбесились.
— Эй! У меня что-то печенка заныла, во рту пересохло, налей-ка этой отравы, посмотрим, что у нее за вкус!.. Кусок рыбы в горле застрял. Что же это такое? Не уморить же нас сюда привели! — Так со всех сторон кричали старейшины, требуя, чтоб поскорей наливали вино.
Однако да не подумает кто-нибудь, что армяне, подобно некоторым другим народам, готовы за вино душу отдать, или как иные люди, не видавшие Кавказских гор, увидят вместительный бурдюк с вином, и давай креститься, а потом засыпают где-нибудь в винном погребе, либо закладывают шашку и сюртук, либо в грязи валяются, в снегу, и бредят во сне. Не дай бог!
У армян этого порядка нет. Они от таких привычек и поведения давно отказались, — а все потому, что света не видели, как ослы жрали, как ослы росли, ни о морали, ни о законе божием ничего не слыхали — вот они и не знают цены вина; выпив два стакана, не лишаются ног и головы не теряют, не возносятся, как влюбленные, в небеса.
Нет, нет, они народ грубый, всего своего состояния на питье тратить не станут, — зато, при надлежащем случае, напирают на хозяина — лей, мол, вина — и столько пьют, что лица у них превращаются в розы, головы — в барабаны, языки — в соловьиные, сердца — в львиные, — но только не в свиные! В жизни ты не увидишь, чтобы армянин валялся в грязи, хоть выпей он пять тунг вина.
А я скажу: молодец! Вот это настоящий мужчина, — пусть-ка попробует другой кто!
Малый, служивший при трапезе, опять поднес попу чашу, стакана в два, — тот благословил и отправил по назначению. Потом передал другим. Так, во время всего обеда никто сам себе вина не наливал, — это дело слуги или кого другого. Если даже двадцать человек сидит за столом, все должны пить из одной чаши, и выходит так, что пока чаша, идя по кругу, дойдет до последнего человека, у того уже в горле пересыхало, а у первого уж и слюна не идет.
Здравицы, тосты произносить в Ереване не так принято, но человек не должен пренебрегать своим красноречием; как возьмет в руки чашу, так должен что-нибудь сказать, — что выйдет, то выйдет, не так важно. Когда головы разгорячатся, — говори, что хочешь. Ежели и плохое скажешь, сойдет за хорошее.
Обычные кушанья у нас в стране следующие: бозбаш, кюфта, хаш, толма, рыба жареная и вареная, плов с бараниной, вареная курица и шашлык из барашка — его поджаривают тут же в бухарике и частенько прямо на вертеле, с пылу с жару, подают друг другу. Время от времени и слуге, обносящему круговую, приходится открывать рот, чтобы кто-нибудь из гостей собственноручно положил в него кусок шашлыка или дал отхлебнуть вина из чаши.
Эдак осушили они уже несколько чаш и все пришли в хорошее расположение, головы разгорячились, — словом, уж собака и хозяина не найдет!
Крчонц Вирап, конечно, тоже был среди гостей, сидел с сазом на боку, наготове. Его только и нехватало. Как же не восхищаться его голосом? — были бы уши!
Как только потекла вода по руслу, он настроил свой саз — валяй, пируй!
Стены гудели, земля тряслась, потолок шатался, голос певца пронзал череп насквозь. Такой был зычный у Вирапа голос, что хоть уйди да пять часов по дороге иди — и оттуда все будет слышен!
— Хвала тебе и слава! Вот уж молодец, так молодец! Эх, кабы матери твоей еще пятерых таких народить, чтоб не был ты единственным на свете! Пой, голосистый ты наш, пой, — и дай бог тебе век жить всласть!
Так с тысячи мест восклицали наши господа старейшины, тряся головой и со смаком рыгаясь, — а у кого и слюни текли изо рта.
Частенько, при веселом расположении духа, и поп начинал показывать свои певческие качества и либо соревновался с Вирапом — орал во весь голос, — либо затягивал «Мироносицы-жены…»[46], тем самым заставляя пирующих отставлять или задерживать в руке
