Короткая пауза.
– Да, – последовало затем. – Немного.
Впечатление было такое, что очень уж немного.
– Могу я поговорить с вашей дочерью Юдифью? – спросил Райан.
Ей снова потребовалось время, чтобы сообразить.
– Нет, к сожалению. Она… не здесь.
– А вы знаете, где она?
– Она работает. У одной … раскопки.
– Разве она не собиралась вечером приехать к вам?
Долгая пауза. Потом:
– Извините?..
– Сегодня вечером, – повторил Райан ещё раз как можно медленнее, – Юдифь собиралась к вам в гости. Мне так сказали.
– Юдифь? Нет. Она не здесь. Она работает.
– Она не приедет сегодня?
– Нет.
Собственно, этого было достаточно. Юдифь Менец сказала, что они приглашены со Стивеном Фоксом к её матери, но мать, как выяснилось, ничего об этом не знает.
Жизнь неожиданно вернулась к профессору из Канады, который до сего момента вяло и отсутствующе сидел в кресле, всё глубже заглядывая в свой стакан. Джон Каун с самоотверженной миной исправно подливал ему, когда Гутьер поднимал опустевший стакан вверх.
Но вдруг свободная рука профессора рванулась вперёд, схватила альбом репродукций, лежавший на столе Кауна, и воздвигла его вверх, в то время как сам он с усилием выкарабкивался в вертикальное положение. На обложке альбома был изображён храм с золотым куполом, снятый со стороны Масличной горы, на фоне Старого города. Картинка, которую можно увидеть на бессчётных путеводителях по Израилю.
– Я должен, – прогремел басом профессор Гутьер, – кое-что рассказать вам о Храмовой горе.
– Для чего? – спросил Каун.
– Сейчас увидите. Вы наверняка знаете, что любому еврею запрещено ступать на Храмовую гору – но известно ли вам, почему? – Он немного подождал, не будет ли ответа. – Обычно считают, что это им запретили на все времена мусульмане, когда захватили город в 632 году. Но это не соответствует действительности. Это запрещает им их собственное предание и традиция. Поскольку Храмовая гора, как вы знаете, представляет собой руины иерусалимского храма времён царя Ирода – то есть храма, в котором часто бывал, кстати сказать, Иисус Назарянин, – а тот, в свою очередь, был возведён на руинах храма царя Соломона. Этот храм упоминается в Ветхом Завете, и был он якобы невероятно колоссальных размеров. Поскольку сегодня точно не известно, где на территории Храмовой горы находится их святыня, то ни одному человеку, за исключением высшего духовенства, не разрешено ступать туда под страхом смерти и вечного проклятия. Поэтому верующие иудеи на всякий случай не поднимаются на эту гору.
Он беспокойно покрутился в своём кресле, продолжая искать приемлемое положение, в котором можно было бы существовать.
– Историки, кстати, уверены, – продолжал он, – что святыня должна находиться приблизительно там, где сегодня находится источник Quaitbay, несколько юго-западнее мечети Омара.
– И что? – спросил Каун, которому так же, как и остальным, было непонятно, куда клонит канадец.
– Самое замечательное в Храмовой горе то, – продолжал Гутьер, тяжело ворочая языком, – что она является святыней как для иудеев, так и для мусульман. Иудеи ожидают здесь будущего пришествия мессии, а для мусульман это третье по святости место после Мекки и Медины, потому что именно отсюда однажды на один день был взят на небо Мохаммед. У них это называется Харам-эш-Шариф, что в переводе означает приблизительно «великая святыня». – Он ненадолго смолк и некоторое время разглядывал обложку альбома с репродукциями. – И видит Бог, она великая. Во всём Иерусалиме не найти более роскошного строения. Мечеть Омара красоты неповторимой – фаянсовая облицовка наружных стен, арабески и мозаики купола… Этот храм послужил прообразом для собора Святого Петра в Риме, вы это знали? Он и сам почти сверхземной. Но в первую очередь он символ, могущественный политический символ для ислама. Ибо Аллах обратился к Мохаммеду, потому что все прежние религии – иудаизм, христианство – не выполнили своей задачи. Ислам призван упразднить прочие религии. То, что на Храмовой горе сияет золотой купол мечети Омара и серебряный купол мечети Аль-Аксы, понимается как зримое доказательство того, что ислам достиг исторической победы и что мусульмане истинные наследники ветхозаветного Бога.
Каун взял бутылку виски, убрал её в холодильник и внятно закрыл дверцу.
– Я думаю, – сказал он, – все эти взаимосвязи нам в общих чертах известны, а в той части, которую мы не знаем, они могут интересовать нас лишь чисто теоретически. Разве что если вы объясните, какое отношение всё это имеет к нашему поиску видеокамеры.
– Ах да, – Гутьер отложил альбом в сторонку, ещё немного покрутился в кресле, которое очевидно причиняло ему массу неудобств, и несколько мгновений подыскивал подходящее начало: – Если ваша теория верна в том, что касается видеокамеры и отважного исследователя-камикадзе, который в обозримом времени отправится с ней в прошлое, чтобы заснять Иисуса Христа… – он смотрел при этом, как нарочно, на Эйзенхардта, как будто именно тот был самым решительным сторонником такого толкования, – …э-э, мы могли бы размотать клубок в обратную сторону следующим образом: допустим, в один прекрасный, не столь отдалённый день придёт ко мне молодой человек и спросит, где в Палестине году, скажем, в тридцать пятом можно спрятать предмет так, чтобы быть в полной уверенности, что спустя две тысячи лет его можно будет найти в этом месте нетронутым. Не правда ли, ведь именно в этом состоит вопрос, который мы здесь ставим перед собой?
Каун кивнул:
– Именно так.
Канадский историк хоть и был пьян, но логические возможности его мышления от этого не пострадали.
– Спонтанно я бы ответил ему: спрячьте ваш предмет в каком-нибудь пустынном месте, неважно где, главное, чтобы поглубже – тогда ему ничего не сделается.
Медиамагнат откашлялся:
– Это не совсем то, что я надеялся от вас услышать, если быть откровенным.
Гутьер поднял руку:
– Погодите. Я ещё не закончил. Поскольку тут бы я поразмыслил ещё немного и обнаружил, что на этот вопрос не так-то просто ответить. Ведь я хочу не просто укрыть что-то, я хочу это потом вновь разыскать. Вот проблема. Палестина была плотно заселена в течение последних пяти тысяч лет. Тут одна культура громоздится на другой, почти любое строение стоит на руинах предыдущего, любая святыня скрывает под собой другую святыню. И ландшафт драматически изменил свой вид с течением времени. Если взять карту Израиля и отметить на ней чёрным цветом все места – каждую археологическую раскопку, каждый построенный дом, каждую известную нам дорогу, то наверняка ещё останутся кое-где светлые места. Но у этой страны за плечами две тысячи беспокойных лет. Фактически не найдётся кусочка земли шириной в ступню, о котором можно было бы наверняка сказать, что этот кусочек последние две тысячи лет оставался нетронутым. – Он посмотрел на всех по очереди, ответил на скептический взгляд Эйзенхардта, улыбнулся согласному кивку Уилфорда-Смита и наконец перевёл взгляд на Кауна, который прилагал усилия, чтобы скрыть своё разочарование. И затем он добавил: – За одним исключением.
Эйзенхардт наблюдал, как глаза магната сузились, превратившись в щёлочки. Казалось, он терпеть не мог подобные риторические игры, разве что если играл в них сам.
– А именно?
– Я ещё раз подчёркиваю, что это для меня игра мысли, – сказал Гутьер. – Шальная теория, не более того. Поэтому прошу вас, не делайте меня ответственным за то, что я здесь сейчас навыдумываю.
