– Отступите в тень,- приказал мне собеседник.- Вы слишком на виду.
Он был в синем хитоне с нашивками низших степеней, а лицо – хищное, крючковатое, птичье.
– Так вы. демиург?- спросил я.
– Не перебивайте. Трисмегист усиленно собирает мозаику. Цитирую: «Нострадамуса можно установить путем прямого экстрасенсорного контакта по биографическим признакам». Принцип «слепого адресата». Расшифровка принципа неизвестна.- Демиург перевел дыхание.- Еще раз подчеркиваю: сорок второй год, леса под Минском. Все. Теперь вопросы.
– Один вопрос,- сказал я.- Почему вы решили передать эти сведения?
– Вы не поймете.
– А все же?
Демиург сморщил резко заостренный нос.
– Меньше боли, меньше невыносимого суицида, меньше смертельной правды – некоторое оздоровляющее начало, это как лекарство. Истина убивает…- Он раздр!аженно отмахнулся рукой.- Хватит. Следующая встреча – на Святую Вальпургию. Раньше мне не вырваться. Я ухожу первый, не пытайтесь выяснить мое имя – вы все погубите . ..
Опять вспыхнуло, и шары затрещали. Когтистая лапа сатаны давила их в небе. Я увидел, что демиург повернулся, но почему-то не уходит,- он стоял странно покачиваясь, будто пьяный, а потом упал лицом вперед, и хитон его задрался, обнажив мускулистые ноги в плетеных римских сандалиях, какие обязан носить каждый посвященный. Я нагнулся над ним и попытался поднять. Зрачки его закатились. Он был мертв.
От леса, от сплетенных пурпурных теней, отделился Бьеклин с пистолетом в руке и тоже посмотрел,- собирая в мелкие складки кожу вокруг глазниц.
– А ведь я даже не успел выстрелить,- растерянно сказал он.
Гауптштурмфюрер похлопывал стеком по черному сияющему голенищу.
– Хильпе! Вы уверены, что за ночь ни одна собака не выскочила из этой паршивой деревни?
– Так точно, господин гауптштурмфюрер! Я лично проверял караулы.
Староста, мнущий картуз поодаль, подтверждая, затряс клочковатой, сильно загорелой яйцеобразной головой.
– Нихт, нихт . . . Все по хатам . . .
– Что он бормочет?
– Он говорит, что все жители деревни на месте, господин гауптштурмфюрер!
– Смотрите, Хильпе, вы головой отвечаете за секретность операции.
– Так точно, господин гауптштурмфюрер!
Маленький полный Хильпе тянулся на носках, но едва доставал до подбородка офицеру СС.
– Вы двинетесь через час после нас. Направление – деревня Горелое. Там ссадите людей, скрытно выйдете
к Мокрому Логу и займете позиций на краю леса, перекрыв выход из болот. У вас будет три пулемета. Кажется, вам что-то неясно, Хильпе?
– Болото непроходимо, господин гауптштурмфюрер,- низенький Хильпе даже взмок от того, что приходилось возражать начальству. Но гауптштурмфюрер благосклонно кивнул.
– Правильно, Хильпе. Непроходимо. Именно поэтому Федор поведет свой отряд туда.
– Есть там тропки, герр комендант,- подобострастно сказал староста, напряженно прислушивающийся к гортанным звукам чужой речи.- На карте оно, правда что не того, а тропки есть,- местные ходят … . Проведем вас, можете не сомневаться . . .
– Ваша задача, Хильпе, сдерживать партизан до тех пор, пока не подойду я с двумя ротами. Мы прихлопнем Федора на окраине болот.- Гауптштурмфюрер поднял одутловатое с прозеленью бессонницы лицо к озаренным верхушкам берез и длинно вдохнул прохладу хрящеватым носом.- Какое утро, Хильпе! Да у вас тут просто санаторий .. . Перед выходом деревню сжечь!
– Слушаюсь, господин гауптштурмфюрер!
Утро в самом деле было чудесное и, когда машины, скрежеща на проваленной дороге, пятнистыми тушами зарылись в лес, то солнце уже вытекло из горизонта и теплое туманное золото его обволокло воздух. Вспыхнули сухие иглы на соснах. Загомонили птицы. Пестрая сорока, выдравшись из ветвей, уселась на самую макушку и заверещала, напрягая все свои мелкие силы. Связной отряда, примостившийся в развилке могучих лап, вздрогнул и чуть не выронил бинокль.
– Тьфу ты, зараза!- в сердцах сказал он.
Отсюда, со всхолмленной высоты, грузовики казались
безобидными навозными жуками, которые едва-едва скребут лапами по желтой глине. Но за ними в хрупкую и прозрачную сентябрьскую голубизну поднимался черный столб дыма.
– Что делают!
Обдирая колени, связной скатился вниз и побежал по хвойному склону в распадок – там его ждала лошадь.
Через полчаса – охлюпкой, подпрыгивая на острой спине – он ворвался на поляну в красном сосновом бору и, бросив поводья, растягивая губы вдоль десен, соскочил у бревенчатой землянки.
– Пропусти к командиру!
– А зачем тебе командир?
– Говорю: пропусти – срочное донесение . ..
И когда вышел коренастый бородатый человек, одергивающий гимнастерку за широким ремнем, то связной фыркнул, как кот,у- одной фразой:
– Идут, товарищ командир, четыре грузовика на Горелое, сам видел, деревню подожгли, сволочи . . .
Командир задумчиво, будто не видя его потное, взъерошенное, возбужденное лицо, кивнул:- Хорошо, отдыхай,- и вернулся в землянку, где мигала редкими хлопьями коптилка на стене, а посередине, отъединенный пустым пространством, горбился на шершавой табуретке человек в изжеванном городском костюме:
– Как выглядит этот офицер?
– Гауптштурмфюрер Лемберг?- высокого роста, бледный, худощавый, отечный, волосы белые, неприятно щурится все время,- сразу же, не задумываясь, ответил человек.- Хильпе, комендант,- низенький, толстый, суетливый, подстрижен бобриком . . .
– Ну, коменданта он мог видеть в Ромниках,- сказал привалившийся в углу комиссар. Поправил ватник на ознобленных плечах и отхлебнул ржавый брусничный чай из помятой кружки.
– А староста?- спросил командир.
Человек на табуретке опустил набрякшие веки. Он опять до осязания зримо увидел продолговатую тесную комнату, в неживом полумраке которой угадывались комод и громоздкий шкаф, а на вешалке подолами и рукавами теснилась одежда. Он никогда раньше не видел этой комнаты. Он мог бы поручиться. Шаркнула дверь – неуверенно, как больная, появилась женщина, закутанная до самых глаз в толстый платок, подошла к окну и не сразу, несколькими слабыми движениями отдернула плюшевые шторы. Проступил серый тревожный отсвет, крест-накрест перечеркнутый полосками
бумаги. А за ними город,- город и река в гранитных берегах, подернутая шлепань.ем дождя.
– Что с вами, Денисов?
Он очнулся.
– Извините, я не спал трое суток .. . Староста – лет пятидесяти, среднего роста, почти лысый, на голове – клочья бумажные, очень темное лицо, щербатый, все время улыбается, облизывает губы …
– Дорофеев это, больше некому,- определил комиссар.- Увертливый, сволочь, никак до него не дотянуться.
– Ты вот скажи: проведет твой Дорофеев сотню человек через болота или не проведет?- спросил командир.
