Идеальная копия: второе творение

за все остальное, к примеру за другой выход из холодильных камер.

Теоретически.

Вольфганг набрал поглубже воздуха и посмотрел на дверь. Подошел к ней и взялся за ручку из твердого черного пластика. Она поддалась без звука. С другой стороны был виден свет.

Он раскрыл дверь достаточно широко, чтобы пролезть внутрь, увидел чистый пол, выложенный кафельной плиткой, кафельные стены, люминесцентные лампы, освещающие всю комнату, и под ними сверкающие машины, которые выглядели как огромные шкафы для бумаг из блестящей высококачественной стали. Яркий свет резал глаза, благодаря нему все выглядело нереально, словно ему удалось заглянуть в технический рай.

До Вольфганга донесся глухой звук металлического удара, а затем громкое шипение. Затем звук тяжелых шагов и снова зловещее шипение. Вольфганг открыл дверь пошире и просунулся внутрь.

Это был его отец. Он стоял перед одной из холодильных камер с щипцами и искал что-то среди пробирок, хранившихся в клубящемся холоде.

– Они все еще здесь, – сказал он, кинув быстрый взгляд на Вольфганга, как будто то, что он был здесь, было самой очевидной вещью в мире, – в этом деле никто ничего не выкидывает. Каждый чертов эмбрион хранится здесь веками. – Он достал одну из пробирок, сверил код на этикетке и затем переложил ее в стоявший рядом с ним переносной контейнер – таких множество стояло на полке снаружи. – Даже коды доступа с тех пор не изменились, можешь себе представить? – Пробирка звякнула, исчезая в густом белом тумане. – Там, внутри, хранится не меньше двух сотен твоих братьев близнецов, – сказал отец, показывая на переносной холодильник. Он опустил крышку, упавшую с глухим лязгом, который Вольфганг уже слышал раньше. – Более чем достаточно, чтобы еще раз начать все сначала. – Он притянул переносной холодильник к себе и надел на него замок. – Лично мне хватит и четырнадцати. Но в этот раз я поеду куда-нибудь в другое место. На восток. Быть может, в Румынию. Куда-нибудь, где сыновья еще слушаются своих отцов.

Вольфганг стоял на месте как прикованный и смотрел на белый холодный туман, стелившийся по полу. Наверное, это и есть жидкий азот, подумал он, как будто это была самая важная мысль в мире.

– Когда-нибудь они будут мне благодарны. Они, быть может, никогда не признаются в этом, никогда не станут об этом разговаривать, но они будут благодарны мне за все, что я сделал. – Отец осторожно закрыл замок. – Я надеюсь только, что сумею дожить до того момента, когда мой сын потрясет мир своей музыкой. Потому что день, в который люди скажут: что за талант, будет днем, в который моя жизнь наконец обретет смысл.

Револьвер вдруг снова оказался у него в руке. Здесь и сейчас он выглядел еще больше и опаснее, чем прежде.

– И ты мне в этом поможешь.

С безразличным удивлением понял Вольфганг, что отец хочет взять его в заложники, чтобы проложить себе путь через полицейских.

– Я приехал в Берлин, чтобы сыграть перед профессором Тессари, – выпалил он просто для того, чтобы что-нибудь сказать. – И я был у него. Я ему играл, он сказал, что у меня нет таланта Иоганнеса.

– Ложь.

– Он говорит, что я удивительно много знаю всяких ремесленных штучек, но то, что я играю, гак и звучит. Как ремесло, а не как искусство. Он говорит, что я ничуть не одарен, как музыкант.

– Ты лжешь.

– Нет, это правда. Я весь собрался, когда играл, потому что я действительно хотел знать правду. И я играл так, как не играл никогда в жизни.

Отец смотрел на него со странным блеском в глазах:

– Но у тебя такие же гены, как и у Иоганнеса. У тебя должен быть его талант. У тебя же такие же гены!

– Быть может, талант зависит не только от генов.

Вокруг возникли тени полицейских, темные фигуры в ярко освещенной холодильной комнате. Их шагов почти не было слышно, жужжание холодильников заглушало любой шум. И у них было оружие. Оружие, направленное на Ричарда Ведеберга.

Вольфганг наблюдал за всем этим только краем глаза. Он не мог отвести взгляда от револьвера в руках его отца. Пока еще он был направлен вниз, как тяжелая ноша, которую тому было трудно нести. Но каждую секунду отец мог поднять оружие и направить на него.

– Отец, пожалуйста…

Сказал ли он это на самом деле или только подумал? Он, конечно, не смог бы ничего сказать. Он чувствовал себя так, как будто никогда уже не сможет дышать и должен задержать в себе воздух навсегда. Он даже не мог бы сказать, чего он хотел. Он не хотел умирать, это точно. Но он также не хотел, чтобы умер его отец. Несмотря ни на что.

– Пожалуйста, не делай этого.

Револьвер упал на землю так звонко, что можно было подумать, что отвалилась часть потолка. Вольфганг скова смог дышать, очень быстро, все еще не избавившись от панического страха.

– Ребенком я однажды видел Караяна, я тебе не рассказывал? – странно певуче спросил его отец. – Нет, думаю, нет. Это была моя самая большая мечта, страсть всей моей молодости. Именно тогда все это и случилось. Я совсем не могу вспомнить, что он тогда играл. Я знаю только, что все это время я смотрел на него – как он вел оркестр, как он подбадривал и поддерживал его, а затем снова успокаивал и приглушал, как из его инструмента и смычка рождалась музыка – самая прекрасная музыка в мире. И я тоже был одарен, можешь себе представить. Мой учитель музыки очень хвалил меня. Он даже хотел назначить меня на стипендию.

Резким движением, как взрыв, он заколотил по одному из холодильников и закричал:

– Но все чертовы Ведеберги должны были становиться ЧЕРТОВЫМИ ВРАЧАМИ. – Он глубоко вздохнул и еще раз ударил по сверкающему металлу. – Ковыряться в крови и гное, вместо того чтобы воспарять своей музыкой в небеса. – Он сжал кулак. – Я вынужден был повиноваться, но тогда я обещал себе, я дал святую клятву Господу, что мои дети смогут реализовать свой, данный Богом талант… талант, подаренный им самим Богом…

Отчаяние всей его жизни наконец выплеснулось из него. Беспомощно всхлипывая, он съехал по сверкающей поверхности холодильника.

Комиссар Нольтинг подошел к нему, держа в руках сверкающую пару наручников.

– Пойдемте, господин Ведеберг, – сказал он, – все кончено.

Глава 17

Скандал с Ведебергом вызвал в прессе настоящее оживление. Чтобы избежать преследований настырных журналистов, Вольфганг и Свеня решили провести остаток весенних каникул у Иоганнеса и его жены Виолетты, в маленьком домике, которые те снимали в тихой местности недалеко от Рима.

Спрятаться от репортеров было совсем не просто. Уже когда Ричарда Ведеберга выводили из здания института, там появились первые фотографы. Полицейские попросили его закрыть лицо, но он отказался. Прямой и невозмутимый, он прошел к ожидавшей его машине под вспышками фотоаппаратов, как поверженный, но не побежденный диктатор.

Но Иоганнес оказался хитрее. Он провел их через черный ход, миновав поджидавшие снаружи камеры и микрофоны, и усадил в свой автомобиль, предусмотрительно припаркованный немного в стороне. Никем не замеченные, они доехали до дома Франков, быстро попрощались и упаковали свои вещи, включая виолончель. Затем они выехали из Берлина на маленький аэродром недалеко от Треббина, где их уже поджидал предварительно заказанный Иоганнесом четырехместный спортивный самолет с пилотом, который должен был доставить их в Италию.

– А во время полета можно говорить по мобильному телефону? – спросила пилота Свеня незадолго до старта.

Он кивнул:

– Да, машины такого размера, что это не мешает. А что?

– Надо сказать моим родителям, что мы улетаем.