Никому никогда он больше не поверит. Все против него, весь мир. Одна только его сестра за него, но и она ничем не может ему помочь в этом аду, которому нет конца…
Жалобный звук вернул меня к действительности, и мне понадобилось какое-то время, чтобы понять: это плачу я сам. Я зажал рот рукой и стоял так, глядя в окно на ночь в жёлтых отсветах, и пытался успокоить дыхание.
Но хоть я и говорил себе всё это, я чувствовал, как тело моё держит их. Во всём теле прочно засел страх, равно как и недоверие, и дикая решимость утвердить себя любой ценой. София Эрнандес Круз права: картина мира, которую мы создаём себе сами, возникает не только в нашем мозгу. Мы выдумываем её всем нашим телом.
И потому потребуется время, чтобы освободиться от всего этого. Мне придётся раз за разом нарушать клятвы маленького Гуннара – и то, может, не удастся избавиться от них навсегда.
Я посмотрел на пакет, взял его в руки. На что теперь мне эти журналы? В принципе, их можно выбросить. Моя карьера промышленного шпиона подошла к концу, я больше ничего не могу позволить себе в этом направлении. Когда закончатся деньги, какие у меня ещё есть – что, к счастью, произойдёт не очень скоро, – мне придётся подыскать себе какую-то работу. Только вот какую? Я не закончил средней школы и не могу предъявить никакого свидетельства о профессии. А мысль коротать существование в качестве грузчика на складе или сборщика мебели меня пока не вдохновляла.
Ну ладно. Я сел с пакетом на кровать и вскрыл его, потому что Лена наверняка туда ещё что-нибудь вложила – карточку, записку.
Так и оказалось. Там была открытка: птичка сидит у выхода открытой клетки и подозрительно выглядывает на волю.
Желаю тебе всего хорошего. Твоя Лена.
Ну-ну. Уж теперь-то больше не моя. Я взял в руки журнал, лежавший сверху. Картинка на обложке обещала подробный репортаж о новых возможностях охраны и наблюдения при помощи компьютерных программ опознавания. Звучало интересно. Я раскрыл журнал и начал читать.
Когда я оторвался от него и глянул на часы, прошло не меньше полутора часов, и я почувствовал готовность желудка переварить самого себя. Я прихватил одну из свежевымытых банкнот и отправился в турецкую закусочную что-нибудь купить. Там по телевизору показывали – в качестве контраста шаурме, кебабу и картошке фри – репортаж с нобелевского банкета. Показали Софию Эрнандес Круз, как она что-то внушительно говорит сидящему с ней рядом принцу Карлу Филипу. Тот внимательно слушает её и кажется озадаченным. Я мог представить, каково ему. Ведь не прошло и суток с тех пор, как я выглядел, должно быть, точно так же.
Вернувшись в пансион, я продолжал читать, сначала за столом, не отрываясь от еды, потом на кровати. Было уже далеко за полночь, когда я относительно управился с журналами. И лёг спать с пагубным убеждением, что причудливый мир промышленного шпионажа таит в себе слишком много притягательного, чтобы я мог так легко от него отказаться. Я был, что называется, конченый человек.
На следующее утро я резко проснулся. Сел, посмотрел на себя, огляделся вокруг и нашёл всё вокруг отвратительным. В комнате воняло выхлопными газами и шаурмой, было холодно и шумно, мебель не заслуживала ничего, кроме свалки, а всё остальное нуждалось в чистке огнемётом. Только чокнутый или контуженный мог устроить себе такую обстановку. На протяжении одной секунды я принял множество решений: я немедленно подыщу себе квартиру. И я должен попросить прощения у всех, кому я действовал на нервы с момента своего выхода из тюрьмы, в первую очередь у Биргитты. Помимо этого, должна же она и узнать, что было на самом деле.
По четвергам уроки у Биргитты заканчиваются только после трёх часов, об этом я помнил ещё с нашей первой встречи. Ровно неделя прошла с тех пор, даже не верится. Я глянул на часы. Девять утра. Хорошо, буду действовать по порядку.
Около десяти часов я вышел из дома с внушающей уверенность пачкой денег в нагрудном кармане. В половине двенадцатого я нашёл маклершу, которая не вызывала у меня подозрений. Она задала мне низким голосом несколько вопросов о моих потребностях и потом выложила передо мной несколько предложений. Мне сразу же бросилось в глаза одно из них: квартирка в Сити с видом на парк. Не большая и уж никак не дешёвая, но фотографии мне понравились. И она была пустая; я мог въехать хоть сейчас. Поскольку, ввиду моих профессиональных пристрастий, рано или поздно дело придёт к тому, что я закончу свою жизнь в исправительном учреждении, мне хотелось свои последние дни на свободе обустроить как можно уютнее и приятнее.
Около часу дня мы с ней были в квартире. Она понравилась мне даже больше, чем на фотографиях. Высокая арендная плата, как оказалось, объяснялась тем, что при этой квартире этажом ниже имелось небольшое офисное помещение, куда вела отдельная лестница. Каким-то образом это ускользнуло от моего внимания на листе предложения.
– Неплохо, – сказал я. – Только не знаю, что мне делать с этим офисом.
Маклерша удивлённо взглянула на меня.
– Странно. – сказала она. – А производите впечатление человека, которому он необходим.
– Да? – Я чуть было не засмеялся. Знала бы она… Я ещё раз обошёл гостиную. Вид из окна был и в самом деле потрясающий. И расположение в центре тоже будет мне кстати, в этом я не сомневался.
– Я думаю, сдать офис в субаренду будет нетрудно, – сказала маклерша, листая свои бумаги. – Договор это позволяет, а небольшие офисы в Сити всегда востребованы. Я могу вам в этом помочь, если хотите. – Поскольку я всё ещё медлил с ответом, она продолжила: – Или вы хотите ещё подумать? Тогда не торопитесь, сейчас, перед Рождеством, время не очень бойкое.
Это заставило меня вспомнить о моей комнате в пансионе и о том отвращении, которое я испытал сегодня утром, проснувшись. Таинственным образом это снова взвинтило мою решимость.
– Не надо, – сказал я. – Я её беру.
– Я так и знала, – сказала маклерша.
Потом мы поехали назад и выполнили все формальности. В начале третьего я вышел из её офиса с ключом и договором в кармане, наскоро перекусил и поехал в Сундберг. По дороге я купил огромный букет цветов, такой большой, что даже цветочница спросила с завистью в глазах: «Для кого же это?» – и когда я поднимался по последнему лестничному маршу к квартире Биргитты (ради большего эффекта неожиданности я открыл дверь подъезда отмычкой), в голове у меня уже были наготове вводные слова. «Биргитта, – скажу я ей, – я пришёл просить прощения. Ты была права, а я неправ. Мир хоть и плох в чём- то, но не во всём, как мне представлялось». Звучало, на мой взгляд, хорошо. Отсюда можно будет перейти к извинениям и всему прочему, что только возможно.
Я позвонил и встал так, чтобы в дверной глазок был виден главным образом букет.
Быстрые шаги за дверью. Кто-то загремел трубкой домофона, и потом дверь открылась.
– Ты? – воскликнула Биргитта. У неё были заплаканные глаза, а море цветов в моих руках она не удостоила даже взгляда. – Даже жуть берёт: я только что о тебе думала.
– О, – сказал я озадаченно. – Хорошо.
– Ничего хорошего, – сердито засопела она. – Это всё ужасно. – Она схватила меня за рукав. – Входи.
Я с готовностью дал ей втащить себя через порог. На ней были только колготки и застиранная рубашка, которая была ей велика. Закрыть дверь квартиры она предоставила мне. Чем она так расстроена? Беременна, что ли?
Или у неё оказался положительный тест на СПИД? Или проблемы с её бывшим мужем?
– Вот, – сказал я, догнав её и протянув цветы. – Это тебе.
Она скривилась.
– Красиво. – Это прозвучало как:
