Я потёр ладонями лицо. Не хватало только, чтобы он сейчас свихнулся.
– Почём тебе знать. Может, все это было только трюком похитителей, а больше ничем.
Ганс-Улоф резко повернулся ко мне.
– Ты думаешь?
– Нет смысла отпускать Кристину сейчас. И чтоб она смогла сбежать как раз теперь, после двух месяцев плена, я тоже представить себе не могу.
Ганс-Улоф поднял повязку.
– А это?
– Этого я тоже не понимаю, – признался я. Я смотрел в окно, разглядывая прохожих, которые расходились от станции, втянув головы в плечи. – Честно говоря, я совершенно сбит с толку.
Он оглядел меня с таким выражением, значение которого я не мог истолковать.
– Я обежал там все улицы, – сказал он, – я спрашивал у людей, я звонил в двери… – Он помедлил. – И обнаружил такое, что ты должен увидеть своими глазами.
– Что именно?
Он завёл мотор.
– Это недалеко.
Больше из него ничего нельзя было вытянуть. И я не стал допытываться. Он вёл машину очень скованно, заставляя меня нервничать, но свернул в другую сторону от «моего» Сёдертелье и поехал в направлении Вэстергард, где дома отделены от улицы высокими живыми изгородями и практически не видно ни души.
– Ни в коем случае нельзя, чтобы нас видели вместе, – напомнил я ему.
– Знаю, – ответил он.
Мы подъехали к маленькому скверу, который походил на пустую лужайку. Там, у автобусной остановки, одиноко маячила телефонная будка.
– Это здесь, – угрюмо сказал Ганс-Улоф.
Он проехал мимо и поднялся немного в гору до узкой улицы под названием Эппельгрэнд. Там он остановился у обочины, выключил фары, заглушил мотор и указал мне на противоположную сторону. Там стоял таунхаус на три семьи. Фасадом он был обращен к долине, и из его окон наверняка открывался живописнейший вид на озеро Маснарен к югу от Сёдертелье. Дом был окружён высокой каменной стеной не ниже двух метров. По шведским масштабам – настоящая крепость.
– Вот. Видишь ворота?
– Да.
– Поди туда и взгляни на табличку звонков, – сказал Ганс-Улоф. – Но будь осторожен.
Я был осторожен. Вышел из машины, направился назад, пересёк улицу в самом тёмном месте, одинаково удалённом от редко стоящих фонарей, и по другой стороне улицы снова побрёл вверх, так медленно, как только мог, пока не дошёл до дома с высокой каменной оградой. У ворот я нагнулся, делая вид, что поправляю брюки. Табличка звонков освещалась изнутри, и надписи на ней были чёткими. Их было три. Три фамилии.
Одна из них:
Глава 30
Казалось, Ганс-Улоф хотел сломать руль голыми руками. Костяшки его пальцев побелели, и я сомневаюсь, что дело было только в свете уличных фонарей.
– Как ты думаешь, что это значит? – спросил он не дыша, как мне показалось, и вопрос завис в темноте его машины и парил, не желая растворяться. И у меня было такое впечатление, что Ганс-Улоф так и не начал дышать.
– Понятия не имею, – сказал я наконец.
– Ведь она там, внутри, да?
Я невольно зарычал:
– Чушь. Рето Хунгербюль – шеф представительства международного концерна. Даже если он и имеет отношение к этому делу, то лишь как один из закулисных заправил. Но он не станет скрывать похищенную девочку у себя дома!
– А почему нет? – огрызнулся Ганс-Улоф. – Не сам ли ты всегда говорил: «Именно так и подумает каждый»? Если каждый подумает именно так, то это самое надёжное укрытие.
Я озадаченно разглядывал его. Меньше всего я мог ожидать в эти дни, что Ганс-Улоф использует против меня мои же доводы. Он был прав, да. Вообще-то, я и сам колебался лишь потому, что чувствовал себя премерзко. Я весь день не ел и так устал, что у меня всё болело, а в черепе стучало так, будто там орудовал целый батальон пещерных гномов с отбойными молотками.
– Ты прав, – признал я и кивнул, тряхнув головой, в чём тотчас же раскаялся. – Во всяком случае, взглянуть надо.
Ганс-Улоф смотрел в пустоту перед собой, и на шее его что-то двигалось – возможно, желваки ходили ходуном под кожей.
– Если ты этого не сделаешь, то сделаю я сам.
Я попытался представить, как мой тучный зять в чёрной лыжной маске поверх своего очкастого лица карабкается через каменную ограду, и даже хохотнул.
– Ты? И как ты собираешься это сделать?
Он наклонился в мою сторону, раскрыл бардачок и достал оттуда предмет, завёрнутый в серый платок. И протянул его мне.
– Вот с этим, например.
– Что это? – Глухое подозрение уже выдало мне, что это такое, но я отказывался верить догадке.
Ганс-Улоф повертел рукой так, чтобы платок соскользнул с предмета и обнажилась блестящая сталь. Это был пистолет. Черт возьми, у него была проклятая стрелялка.
Я сглотнул.
– Ганс-Улоф, – прошептал я, – не делай глупостей.
– Я не хочу, чтобы потом говорили, будто я не всё сделал для вызволения Кристины. В том числе и ты.
– Чёрт!
Он всё ещё нерешительно держал оружие в руке, и я, повинуясь импульсу, взял у него пистолет.
Можно удивляться, но хоть я и работал в незаконной отрасли, мне ещё не приходилось держать в руках огнестрельное оружие. Меня поразила его тяжесть. Оно пахло маслом – тяжёлая, холодная машинка со множеством царапин на металле. Она была не просто подержанной, а старой.
– Откуда это у тебя, чёрт подери?
Ганс-Улоф нерешительно теребил платок, в который был завёрнут пистолет.
– Я думал… Ну, если мне не удастся добиться твоего освобождения; на крайний случай… Я хотел что- то иметь, чтобы они не могли нас с Кристиной просто так… забить, как скотину.
– Но откуда? Откуда он у тебя?
– Купил.
– В Швеции не так просто купить огнестрельное оружие.
– Это и было непросто. – Он съёжился на своём сиденье. – Я был в порту, зашёл там в один жуткий бар. У всех спрашивал. Возможно, я вёл себя как идиот и заплатил слишком дорого, но мне было уже всё равно. То есть что такое сорок тысяч крон?
– Ты пошёл в бар, и тебе там кто-то просто продал ствол?
Сорок тысяч крон действительно было многовато. За такие деньги в кругу знающих людей можно было купить не только пушку, но в придачу к ней и руку, которая выстрелит в кого надо.
– Я был там несколько раз. И всегда спрашивал у человека за стойкой, и однажды он велел мне прийти на следующий день в определённое время с деньгами. Я так и сделал, и ещё на парковке со мной
