Он отстранил свою камеру с недовольным выражением лица и бегло оглядел меня.
– Да как сказать. В этом доме живёт менеджер швейцарского фармацевтического концерна, в котором работает нобелевская лауреатка этого года по медицине. Может, кому-нибудь костью в горле, что завтра она приезжает в Стокгольм.
– А, вон что! – прикинулся я дурачком. – Но ведь вручение премии только через неделю.
– Да, но когда получаешь Нобелевскую премию, хочется это как следует распробовать. Лауреаты всегда приезжают заранее.
– Понял, – я кивнул с тупой гримасой. – Одна вечеринка за другой. Я бы и сам так поступил. – Я посмотрел на него, наморщив лоб. – Но при чём здесь эта бомба?
Журналист поднял воротник своей куртки.
– Хороший вопрос, не правда ли? – Снизу ему уже махал другой, который был с микрофоном. – Если я что-нибудь разузнаю, читайте об этом самое позднее послезавтра в «Dagbladet». Спокойной ночи! – И с этими словами он убежал.
Я медленно пошёл за ним, засунув руки в карманы куртки. Одной рукой я прижимал к груди пистолет во внутреннем кармане, чтобы его контуры не обозначились сквозь материю. Улица по-прежнему была наводнена сводящим с ума мерцанием мигалок, слепящим светом фар и жёлтыми огнями, и когда я пересекал боковой переулок, оттуда тоже что-то замигало в мою сторону. Я присмотрелся – и узнал машину Ганса-Улофа!
– Слава Богу, – послышался из темноты его жалобный голос, когда я в состоянии крайнего удивления подошёл к машине. – А я уже думал, что всё.
В темноте я разглядел лишь бледное круглое пятно за опущенным боковым стеклом.
– Ещё не всё, но чувствую я себя погано, – ответил я, шмыгая носом. – Надеюсь, в машине у тебя тепло.
Полиция нагрянула минут через двадцать после четырёх, совершенно внезапно и ни с того ни с сего, рассказывал Ганс-Улоф, пока я оттаивал на пассажирском сиденье. Меня так и подмывало свернуться калачиком в тёплом пространстве для ног.
– Я ждал там, на улице, где мы были вчера вечером, – докладывал он. – Всё было темно и тихо… И вдруг они налетели отовсюду, со всех сторон, с мигалками, сиренами и так далее. – Он шумно втянул воздух. – Я думал, сейчас они тебя возьмут. Думал, сработала какая-то охранная сигнализация, которая сразу вызывает полицию.
Я нехотя помотал головой.
– Я вообще не был внутри. – И рассказал ему, что проспал. – Я пытался тебе позвонить с дороги, но ты в это время как раз сам говорил по телефону.
– Говорил по телефону? Я никуда не звонил. – Он достал из кармана свой аппарат и глянул на дисплей. – Правда, здесь нет приёма, наверное, в этом всё дело. Проклятье. – Он снова убрал телефон. – Я не знал, что делать. Я заехал сюда, в переулок, и… Ну, я просто ждал, может, ты убежишь или что. И тут ты вдруг стоишь на дороге и с кем-то разговариваешь. С репортёром, да?
– Да. Он говорит, что весь сыр-бор из-за угрозы, что кто-то заложил бомбу.
Ганс-Улоф выпучил глаза.
– Бомбу? Это, конечно, кое-что объясняет.
– Это вообще ничего не объясняет, если хочешь знать, – ответил я с раздражением. В голове у меня пульсировала боль, как будто маленькие человечки бурили себе выход изнутри на волю. Несмотря на это, я вдруг понял, что надо делать.
– Ты можешь завтра сказаться больным и остаться дома? – спросил я.
Сказаться больным. Я бы сам сказался больным, если б можно было.
– Зачем? – удивился он.
Я растирал себе виски, и это, кажется, немного утихомирило моих бурильщиков.
– Надо подходить к делу методически. Я приду к тебе, как только переоденусь слесарем или монтёром по отоплению.
Ганс-Улоф заморгал.
– А для чего? Что ты задумал?
– Часов так в одиннадцать я буду у тебя, – сказал я и взялся за ручку дверцы. – Ничему не удивляйся и не подавай виду.
У меня не было охоты к дальнейшим дискуссиям и тем более не было охоты играть роль психотерапевта.
В Стокгольме я немного покружил в поисках дежурной аптеки, которая продала бы мне что-нибудь посильнее аспирина, и вернулся в пансион совершенно разбитый. Я проспал бы двадцать часов кряду, а не два и не три, которые ещё оставались от этой ночи. Я бы предпочёл чувствовать себя не таким измотанным, задёрганным и взвинченным. Но больше всего мне хотелось иметь минуту покоя, чтобы всё как следует обдумать, а не бегать то по одной, то по другой тревоге.
Открыв дверь квартиры, я увидел, как голая женщина метнулась через холл из туалета и скрылась в третьей комнате. Оставив по себе тихий испуганный писк и пронзительный запах секса.
Видимо, этот запах и довёл мои головные боли до окончательного взрыва. Я принял все средства, какие были, поставил будильник и отставил его подальше от кровати, а сам залез под одеяло, не раздеваясь, потому что одеяло было тонкое, а отопление пасовало перед заклеенной дырой на окне. На сей раз это был беспокойный полусон, полный полицейских сирен, синих мигалок и собак, которые вынюхивали взрывчатку, и я проснулся, обливаясь потом.
Но разбудил меня не будильник, а громкий спор в коридоре. Сварливый женский голос и жалобный мужской, этому дуэту не было конца. Я глянул на циферблат. Проклятье, они не дали мне поспать и двух часов! Я натянул одеяло на голову, но это не помогло. В конце концов я раздражённо встал и потопал – как был, одетый – из комнаты в коридор.
Но ссорились там вовсе не сексуальные акробаты. Открыв дверь, я очутился между госпожой Гранберг, хозяйкой, и Толларом, моим бородатым соседом, тотально просекшим всё, что касалось планов сатаны.
– Прошу прощения, – сказал я, но поскольку это не помогло, я поднял руку и повторил ещё раз, только громче.
О небо, как разламывается голова! Оба спорщика смолкли. Сразу стало легче. Я спросил, в чём дело и обязательно ли выяснять это здесь и сейчас.
– Мне очень жаль, господин Форсберг, – неумолимо ответила хозяйка, – но это кончится только тогда, когда господин Лилъеквист упакует свои вещи и покинет мой пансион.
– Но куда же я пойду? – взвыл Толлар. Его глаза дико вращались и придавали ему вкупе с его лохматой бородой прямо-таки распутинский вид.
– Да? – сказал я, растирая виски. – И почему же?
Я больше ничего не понимал. Неужто это он распутствовал сегодня ночью?..
По счастью, госпожа Гранберг незамедлительно вернула мне веру в моё знание людей.
– Господин Лильеквист не платит за квартиру уже четыре недели. Четыре недели. Мне очень жаль, но что слишком, то слишком. Я не благотворительная организация. Я зарабатываю этим.
Неужто здесь появится новый жилец? Этого мне хотелось меньше всего. И тут вдобавок зазвонил будильник, что снова взвинтило мои головные боли.
Я пошёл выключить будильник, быстро прихватил несколько банкнот и вернулся в коридор.
– О какой сумме идёт речь? – спросил я. Обычно я быстро считаю в уме, но не тогда, когда гудит и раскалывается голова.
– Вы что, хотите заплатить за этого человека? – удивилась хозяйка. – Говорю вам, больше вы этих денег не увидите.
– Спасибо за предупреждение. Итак, сколько он вам должен?
Она негодующе фыркнула.
– Как я уже сказала, за четыре недели. Это полторы тысячи крон.
Я отсчитал ей эту сумму и ещё добавил четыре сотни.
– За будущую неделю.
