Один триллион долларов

великолепием, словно был центром мира.

Марко тоже весь светился. Кнопка в ухе, переговорное устройство в руке, револьвер в кобуре, а в глазах – сияние безудержного счастья.

– Кажется, вам действительно нравится в Англии, – заметил Джон.

– Да, – кивнул Марко. – Только причина не в Англии, а в Карен.

– Кто это?

– Карен О'Нил. Может, вы ее помните, она была секретаршей мистера Маккейна в его прежней фирме. – И снова счастливая улыбка: – Теперь мы вместе.

– О! – удивился Джон. – Примите мои поздравления!

– Спасибо. – Рука Марко потянулась к кнопке в ухе, прижала ее как следует. – Машина премьер- министра только что миновала ворота.

Это было то, чего не купишь за все деньги мира.

Со времени его приключения с Константиной у Джона в затылке засел скепсис, от которого он уже не мог избавиться. Он знал, что может залучить себе в постель красивейших женщин мира, хоть за плату, хоть бесплатно, но с тех пор, как он переехал в Англию, он больше не подпускал к себе ни одну из них. При каждой улыбке и каждом взмахе ресниц в нем вспыхивало подозрение, что этот интерес относится не к нему, а к его состоянию. Иногда и улыбки не требовалось.

Как в случае с той журналисткой, которая копалась в архиве Вакки и потом разнесла по всему свету молву о предсказании.

Причем она ему даже не понравилась. Совсем не его тип. Бог знает почему он до сих пор вспоминал о ней.

Они вышли наружу. Машина премьер-министра, темно-серый «Ягуар», перевалила через холм. Павлины стояли среди клумб, распустив хвост как по заказу.

Джон набрал воздуха, незаметно вытер ладони о брюки и почувствовал, как сердце ушло в пятки.

Это была затея Маккейна. И он еще бросил его одного. «Вы справитесь», – сказал он. Его темп, размышлял Джон, имел по крайней мере то преимущество, что ему не слишком часто приходилось думать о своей любовной жизни.

Автомобиль с достоинством остановился. Сотрудник безопасности открыл дверцу, и оттуда собственной персоной поднялся премьер-министр Джон Мейджор, с седыми волосами на пробор, большими очками в тонкой оправе и с широкой улыбкой как в телевизоре, и когда они пожимали друг другу руки, Джону показалось, что политик тоже нервничает.

«Он будет вас бояться, – сказал ему Маккейн. – Пальцев одной руки хватит, чтобы пересчитать те страны в мире, которые могли бы устоять против натиска вашего состояния – и Великобритания даже близко не принадлежит к их числу. Он будет задаваться вопросом, чего вы от него хотите. Он будет спрашивать себя, не потребуете ли вы от него чего-нибудь чудовищного за ужином, между главным блюдом и десертом».

Джону казалось, что он стоит рядом с самим собой и с удивлением смотрит со стороны, как пожимает руку премьер-министру и обменивается с ним приветственными любезностями так, будто всю свою жизнь только это и делал. В подготовке к этой встрече он взял несколько уроков этикета.

Маккейн только посмеивался. «Вы богатейший человек в мире, Джон, вы можете вести себя как хотите!»

Джон почувствовал потрясение Мейджора, когда они вошли внутрь. Видимо, интерьерному архитектору, одному из лучших в мире, удалось то, что он задумал: создать элегантную, достойную среду, не пуская при этом пыль в глаза, что здесь живет представитель многовековой аристократической династии. Ценные антикварные предметы соседствовали с дизайнерской мебелью из стали и стекла, современные картины расставляли интересные акценты, а главное, после перестройки в замке стало светлее: яркие излучатели освещали некогда темные уголки, что придавало старинным залам атмосферу простора и легкости.

Они вышли, как было предусмотрено хорошо продуманной программой, прогуляться по саду, наблюдаемые издали дюжиной сотрудников безопасности, и упражнялись в светской беседе. Джон Мейджор, как оказалось, любил оперу и крикет – и то, и другое было абсолютно чуждо Джону. И о проблемах разведения павлинов ему нечего было сказать, так что они хвалили не по сезону хорошую погоду и уверяли друг друга, как им приятно познакомиться. Потом премьер-министр высказал, что Его Королевское Высочество принц Уэльский выказал свою заинтересованность в том, чтобы познакомиться с ним.

– Он настоятельно просил меня приветствовать вас от его имени, – добавил глава британского правительства, – но было бы хорошо, чтобы он мог вас как-нибудь пригласить.

Джон кивнул. Они обсуждали с Маккейном, не пригласить ли вместо премьер-министра престолонаследника, но Маккейн был против. «Это было бы вызовом общественности. Не то что мы не можем себе это позволить, я даже могу предположить, что принц Чарлз принял бы приглашение – однако этим мы слишком рано раскрыли бы истинное соотношение сил».

Полчаса спустя прибыли остальные гости. Издательница видного ежемесячного журнала 20th Century Observer, Виктория Хольден, которую называли «великой старой дамой высокой журналистики», приехала из Лондона поездом, и Джон послал за ней машину на вокзал. Одновременно с ней прибыл Алан Смит, издатель популярной газеты The Sun, которая на журналистской шкале качества располагалась на конце, противоположном Observer. Несмотря на это, оба приветствовали друг друга как старые добрые друзья. Вскоре после них появился британский корреспондент Washington Post, поджарый молодой человек по имени Дэвид Моди, рукопожатие которого Джон чувствовал еще пять минут после него, и наконец появился лорд Питер Робурн, знаменитый журналист: несколько раз заглохнув и заставив телохранителей нервно хвататься за пиджаки, он с чиханьем мотора перевалил через холм на груде металлолома «Астон Мартин», бесцеремонно припарковался рядом с благородными лимузинами и вышел в растянутых твидовых лохмотьях, как будто только что явился с охоты. Все формы и нормы приличия он, казалось, давно послал к черту.

Лорд Питер как раз и привел вечер в движение.

– Ну, выкладывайте, мистер Фонтанелли, – сказал он, когда уносили тарелки из-под закусок. – Не для того же вы нас пригласили, чтобы убить время, я не прав?

Джон отложил салфетку в сторону, посмотрел на гостей и снова почувствовал, что у него крутит в животе, отчего он уже несколько ночей плохо спал. Он надеялся, что со стороны выглядит не таким беспомощным, каким ощущает себя. Свою речь он репетировал раз сто – перед зеркалом и перед видеокамерой, пока не счел, что сможет высказаться довольно непринужденно – так, будто вовсе и не репетировал сто раз. Лишь бы удался переход.

– На это бы я не отважился, – попытался он пошутить, но никто не засмеялся. Дальше он начал по- заученному: – Я искал случая уточнить некоторые моменты, касающиеся моей фирмы. Fontanelli Enterprises принято рассматривать в печати как вложение большого состояния с целью получения прибыли. – Джон сделал легкое движение рукой, напоминая окружающим, где они находятся. – Но вы согласитесь со мной, что иметь еще больше денег – вероятно, последнее, в чем я нуждаюсь.

«Единственное, что вы должны умолчать при них, – это то, что мы якобы стремимся к мировому господству, – предупреждал его Маккейн. – Держитесь скромно».

– Я знаю людей, о которых можно сказать то же самое, – вставила мисс Хольден. – Но они все равно не останавливаются. Я как-то спросила одного из них, почему он хочет заработать все больше и больше денег, хоть уже и не нуждается в них. Он ответил: «Я делаю это не потому, что нуждаюсь, а потому, что я это могу».

– Но я-то этого не могу! – спонтанно вырвалось у Джона. Он прокашлялся. – То есть я имею в виду, никто про меня не скажет, что я прирожденный бизнесмен.

– Но вы быстро обучаетесь, – заметил Дэвид Моди. – Вы инвестируете с толком и по всему миру. Я думаю, вы ничего не купили только в Ираке и в Северной Корее, а единственная страна, где у вас нет представительства, это Антарктида.

– У меня сметливые сотрудники. Кроме того, такое большое состояние невозможно вложить в одну- единственную страну или даже в один-единственный континент, не захватив при этом монополии.

– А то и в одну-единственную планету, – пошутил Алан Смит.