– Да, конечно. Это стандартный ход WORLD3.
– Слегка модифицированный. Видите красные линии, которые заканчиваются 1996 годом? WORLD3 был разработан в 1971 году, чтобы предсказать будущее. Я ввел в программу реальные данные. До сих пор прогнозы поразительно точно совпадают с реальностью, вы не находите?
Профессор Коллинз не смог сдержать покровительственную улыбку терпения.
– Ну да. Это как посмотреть. Вам, наверное, ясно, что WORLD2 и WORLD3 давно не на уровне техники.
– Что-что? – Маккейн был явно озадачен.
– Обе модели объединяют государства Земли в одно оперативное единство, без учета региональных различий. Эта модель была критически исследована, и оказалось, что она очень чувствительно реагирует на заданные параметры, а они содержат широкую область ошибок. С другой стороны, знаменитые границы роста почти не зависят от исходных данных. Другими словами, поведение программы, кажется, зависит скорее от кибернетических взаимосвязей, чем от данных, с которыми она стартовала.
– Кажется? – повторил Маккейн. – Это не похоже на основательное исследование.
– Я думаю, для Аурелио Печчи и других членов Римского клуба было важно затеять мировую дискуссию. Для этого WORLD3 и его предсказания подходили идеально.
Маккейн вскочил и принялся ходить взад и вперед вдоль гигантской световой панорамы ночного Лондона.
– А что с моделью Мезаровича и Пестеля? Она учитывает региональные различия.
–
– Но разве точная модель не должна быть сложной?
– Конечно. Но в первую очередь она должна быть убедительной. Чтобы можно было понять, что она делает. В противном случае это недалеко уйдет от гадания по кофейной гуще.
Маккейн достал из ящика стола толстый том и бросил его на стол.
– Что и сделали сочинители этого исследования, если вы хотите знать мое мнение. Я полагаю, это вам знакомо?
– Разумеется. «Global 2000», исследование, проведенное по поручению президента Картера. Якобы самая продаваемая из нечитаемых книг в мире.
– И как? Что вы о нем думаете?
– Ну. Исследование основано главным образом на том, чтобы свести воедино оценки разных экспертов, дополнив их некоторыми не очень точно задокументированными расчетами. Но самый большой изъян не в этом, а в ограничении во времени до 2000 года. Уже сейчас видно, что настоящие перевороты если и произойдут, то лишь в начале следующего столетия.
– Правильно. И я хочу знать какие, – сказал Маккейн.
– И что вам это даст?
– Я хочу при помощи вашей модели узнать, как можно предотвратить катастрофу.
Ученый посмотрел на него долгим взглядом, потом медленно кивнул.
– Хорошо. Какие вам видятся условия такой модели?
Маккейн не медлил ни секунды.
– Первое – это должна быть кибернетическая модель. Все равно, какой степени сложности, все равно, какой затратности. Никаких оценок и предположений, никакой интуиции, никаких допущений. Все должно быть количественно выражено, все взаимно соотнесено, все с прозрачной ясностью должно следовать из компьютерных вычислений.
– Над такой моделью мы и работаем. Вы это знаете – иначе бы не пригласили меня.
– Правильно. Второе – первым делом вы ставите в известность меня. Я буду определять, когда можно опубликовать результаты.
Профессор Коллинз слышно втянул воздух сквозь зубы.
– Это жесткое условие. Я подозреваю, что вы от него не отступитесь?
– Можете держать пари, – сказал Коллинз. – Третье…
– И много еще?
– Это последнее. Я хочу знать правду. Не какое-нибудь политкорректное высказывание. Не какое- нибудь успокоение для масс, не пропаганда. Только правда.
Вскоре им был поставлен мощный реактивный лайнер, купленный за четыреста миллионов долларов и перестроенный по их заказу в летающую централь концерна – с офисами, переговорными помещениями, барами, спальнями и гостевыми комнатами, – связанную через спутники со всем миром и соответственно обставленную. Лайнер был белоснежного цвета, лишь на хвостовом стабилизаторе красовалась размашистая красная
Отныне они иногда неделями летали вокруг света с одних переговоров, обсуждений или осмотров на другие. Джону стало нравиться положение бизнесмена, который приземляется на собственном самолете, которого всюду сопровождают красивые люди на черных лимузинах и которого всюду принимают как важную и желанную персону. Он начал наслаждаться сидением за огромными столами из благородного дерева в роскошных конференц-залах, заслушивая доклады нервничающих господ старшего возраста, тем более что теперь он уже кое-что соображал в цифрах, которые называли управленцы или излучали проекторы. Случалось, что он задавал один-два вопроса, на которые отвечали с видимым вздрагиванием; но по большей части он окутывал себя многозначительным молчанием, передавая слово Маккейну и со временем приобретя славу таинственного и неприступного босса.
Для журналистов и просителей Джон Фонтанелли был практически недосягаем, другое дело – для своей семьи и старых друзей. Он держал личный секретариат, работающий по принципам, заведенным еще Вакки. Даже список знакомых ему лично отправителей, чьи звонки и письма переадресовывались непосредственно ему – их лишь просвечивали во избежание взрывоопасных вложений, – был тот же самый. Его мать, дозвонившись до него после третьего или четвертого переключения, находила его в самолете, что было для нее непостижимо. Непостижимой была и скорость, с какой ему доставлялись письма, где бы на земном шаре он в этот момент ни находился. Как будто в секретариат наняли ясновидящего, который раньше их самих знал, где их самолет приземлится в очередной раз. Таким образом его однажды настиг первый компакт-диск Марвина.
Джон с некоторым любопытством открыл конверт с защитной внутренней прокладкой и расплылся в улыбке, увидев диск. Он назывался
Очень интересно. Джон все бросил, прошел в салон самолета, оборудованный Hi-Fi-установкой за пятьдесят тысяч долларов, и с любопытством поставил диск.
Если одним словом, это было чудовищно. Из колонок вырывался глухой, размазанный шум, из которого неприятно выделялась лишь бас-гитара, тогда как пение терялось в чрезмерно просторном зале с плохой акустикой. Невелика потеря, поскольку пение Марвина было клинически-депрессивным и одновременно остро-чахоточным. Все громыхало в монотонном ритме, а если и удавалось различить начатки мелодии, то она так сильно напоминала что-то уже знакомое, что на язык просилось слово «плагиат». Константину было почти не слышно, но об этом тоже жалеть не приходилось – судя по тому немногому, что доходило до слуха.
Джон с содроганием убрал диск, не дослушав и раскаиваясь в своей доле вины в том, что такая поделка увидела свет. Это был не первый шаг восхождения, а завершающая точка падения. А значит, вскоре Марвину опять понадобятся деньги.
Он выкинул диск вместе с конвертом и карточкой в мусор и позвонил в свой лондонский секретариат, чтобы имя Марвина вычеркнули из списка.
24
Стоял лучистый день конца апреля, по существу первый весенний день. Замок сиял
