Один триллион долларов

и болезнью Якоба Кройтцфельдта у людей нельзя исключить, после чего Европейский союз установил запрет на экспорт и вынес распоряжение о принудительном забое четырех с половиной миллионов голов крупного рогатого скота. Видеть причину коровьего бешенства в неправильном откорме считалось между тем вопросом спорным.

– Самое время остановить этих политиков, – мрачно прокомментировал Маккейн, скомкал газету, швырнул ее в мусорную корзину – и попал с семи метров, что произвело на Джона впечатление.

Из-за все новых и новых катастроф интерес общественности к действиям и побудительным мотивам Fontanelli Enterprises поубавился. От большинства людей ускользнуло, что вал приобретений только начался.

Следуя рекомендациям аналитиков, они покупали большие фирмы, маленькие фирмы, фирмы продовольственной отрасли и химической индустрии, транспортные фирмы, авиалинии, телефонные сети, производителей электроники и производителей металлических полуфабрикатов, машиностроительные и целлюлозно-бумажные предприятия, рудники, сталелитейные заводы, атомные электростанции, бюро программного обеспечения, сети супермаркетов, страховые компании и фармацевтические фирмы. Маккейн, казалось, вообще перестал спать, зато временами у него было больше четырех рук, которыми он использовал восемь телефонов сразу. Одни переговоры вытесняли другие, с раннего утра до полуночи – и в невероятном темпе. Джон научился управляться с системой видеоконференций лучше, чем с пультом своего телевизора. В иные дни в приемной скапливалось по дюжине делегаций в ожидании, когда для них откроется двустворчатая дверь конференц-зала. Деловые партнеры летели к ним сюда по двенадцать, четырнадцать, двадцать часов, чтобы после получасового разговора их снова выпроводили. Они открывали новые холдинговые компании, которые, со своей стороны, тоже покупали фирмы, чтобы переструктурировать их. С фирмами, которые нельзя было купить, они заключали кооперативные договоры. Они приобретали права, патенты, лицензии и концессии. Они покупали земельные наделы, угодья, фермы и плантации. Один молодой дизайнер по образцу подписи Джакомо Фонтанелли под завещанием разработал элегантный логотип из размашистой, красной буквы f на белом фоне, и этот царственно простой логотип начал завоевывать карту мира.

То, что со стороны казалось лавкой смешанных товаров, при ближайшем рассмотрении оказывалось сложным переплетением стратегических зависимостей, только не находилось человека, которому было доступно ближайшее рассмотрение: Fontanelli Enterprises как предприятие частного владения не обязано было публиковать свои балансы. Понемногу они обеспечили себе монополию на несколько неприметных, но незаменимых материалов – таких, как вольфрам, теллур и молибден, – и значительную рыночную долю селена и лития. Инвестирование в производство и распределение энергии было непомерным, простираясь во все формы добычи энергии: они владели атомными электростанциями, им принадлежали фирмы, производящие стержни для сердечников реакторов, и бериллий, из которого они состояли. Они владели нефтяными полями, нефтеперерабатывающими заводами, нефтепроводами и танкерными флотами, но в первую очередь им принадлежали самые перспективные права на бурение по всему миру.

– Каждый идиот в наши дни инвестирует в книготорговлю по Интернету и в фирмы программного обеспечения. Это объясняет, почему можно заработать миллионы на акциях фирм, которые не имеют ни доллара прибыли, – говорил Маккейн. – Но когда дело дойдет до серьезного, считаться будут только реальные ценности. Энергия. Сырье. Продовольствие. Вода.

Но и Fontanelli Enterprises выступил за пределы этих областей, купив большой итальянский дом моды, участвовал во всемирно известном рекламном агентстве и – что произвело сенсацию – разом приобрел десять европейских фирм звукозаписи, чтобы слить их в одну. Такого рода шаги, по словам Маккейна, служили двум целям: запутать постороннего наблюдателя и получить легкую прибыль. Такого рода инвестиции всегда можно отозвать, как только выгода уменьшится.

– Мы должны повысить наши доходы, – объяснил Маккейн. – Можете посчитать: если мы достигнем дохода 30 процентов, через двадцать лет нам будет принадлежать буквально весь мир!

Некоторые сенсационные приобретения еще обеспечивали им крупные заголовки в газетах – например, когда они купили Уолл-стрит номер 40, небоскреб, который когда-то был самым высоким зданием Нью- Йорка, пока его не перещеголял Chrysler Building. Он пустовал со времени биржевого краха 1987 года, и они получили его на аукционе чуть больше чем за полмиллиарда долларов. Тут же в здании начались реставрационные работы, и на карте Нью-Йорка издания 1997 года оно значилось уже как Fontanelli Tower.

– Дональд Трамп тоже хотел его купить, – рассказал Маккейн, который вел переговоры. – Он предложил даже больше, чем мы. Но я позвонил мэру и нескольким сенаторам и объяснил им, что нам нужно именно это здание, чтобы вести наши дела в Нью-Йорке, и что наша единственная альтернатива состоит в том, чтобы перенести центр тяжести нашей американской активности в другой город – Атланту или Чикаго. – Он зло улыбнулся: – Это подействовало.

* * *

Вечером, на фоне ночного Лондона, большой конференц-зал походил на кафедральный собор. Посетители, которые еще перед дверью были говорливы, тут поневоле смолкли.

Маккейн сразу перешел к делу.

– Чего я хочу: чтобы вы с самыми современными средствами разработали компьютерную программу, которая моделировала бы развитие мира во всех важнейших областях. Как будет изменяться народонаселение, резервы энергии, обеспеченность сырьем, загрязнение окружающей среды и так далее – в ближайшие пятьдесят лет. Просчитайте последствия разных решений и мер.

– Именно этим мы и пытались заниматься последние несколько лет, – сказал их гость.

– И что же вам до сих пор мешало?

– Недостаток денег, что же еще? – профессор Коллинз, худощавый человек немного за сорок выглядел так, будто денег ему не хватало не только на его деятельность. Костюм мятый, вместо рубашки – протертая до основы водолазка, а волосы понемногу покидали его, чтобы он мог экономить и на парикмахере. Он был эколог и кибернетик, руководил Институтом изучения будущего в Хэртфорде и считался, по словам Маккейна, светилом в своей области. Джон занял свою обычную наблюдательную позицию, листал бумаги, принесенные профессором, и весь разговор доверил Маккейну.

– Что это значит? – цеплялся тот. – У вас недостаточно компьютеров?

Коллинз махнул рукой:

– Компьютеры – не проблема. Возможности любого ПК сегодня больше тех, которыми располагали великие Форстер и Медоуз в своем вычислительном центре. Нет, нам не хватает денег на компетентную помощь. Мы должны добывать данные, систематизировать их, каждую цифру проверять на достоверность. Невозможно выстроить четкую модель, если она опирается на приблизительные данные. И вот большую часть своего времени я провожу, объезжая потенциальных деньгодателей и объясняя им прописные истины.

– Отныне это не понадобится, – заявил Маккейн, откинувшись на спинку. – Если мы придем к соглашению, конечно. Вы вернетесь в свой институт и будете делать свою работу. А все деньги, какие вам понадобятся, вы будете получать от нас.

Профессор выпучил глаза.

– Вот это я понимаю, предложение. И что я должен для этого сделать? Расписаться кровью?

Маккейн фыркнул.

– Вы, наверное, уже слышали, что мы здесь пытаемся исполнить одно прорицание. Мы должны вернуть человечеству утраченную перспективу. Для этого провидение выделило в наше распоряжение триллион долларов.

– Я люблю задачи со щедрым бюджетом, – кивнул ученый. – Да, я об этом слышал.

– Хорошо. Что вы скажете насчет исходной предпосылки, будто мы потеряли перспективу?

– В принципе я знаю даже слишком много об исследованиях будущего, чтобы отважиться на такие высказывания.

– Вы меня удивляете. – Маккейн подтянул к себе стоящий наготове лэптоп, запустил программу и указал на картинку, которую отразил на настенном экране большой видеопроектор. – Я полагаю, эта кривая вам знакома.

Профессор сощурился.