Берег Утопии

Герцен. Белинский умер.

Тургенев. Нет, нет, нет, нет, нет… Нет! Довольно болтовни, довольно. Болтовня, болтовня, болтовня. Хватит.

Входит Натали и идет к Герцену.

Натали. Александр?…

Сентябрь 1847 г. (Возврат.)

Герцен, Натали, Тургенев и Коля остаются на сцене и принимают те же позы, в которых они находились в сцене, которую сейчас проиграют еще раз. Сцена проигрывается со входа Натали.

Георг. Mir geht es besser.[57]

Белинский. А Тургенев прав.

Эмма. Georg geht es besser.[58]

Белинский. Наша беда – в феодализме и крепостничестве.

Следующая сцена – проигрыш той, что уже была. Только тогда за репликой Белинского начинался общий разговор, неразбериха, галдеж, а теперь диалог между Белинским и Тургеневым словно «выгорожен», в то время как разговор остальных действующих лиц сводится на нет.

Белинский. Что нам до всех этих теоретических моделей? У нас огромная и отсталая страна.

Тургенев. Поместье моей матери в десять раз больше коммуны Фурье.

Белинский. Меня тошнит от утопий. Я не могу больше о них слышать. Я бы все их променял на одно практическое действие, пусть не ведущее ни к какому идеальному обществу, но способное восстановить справедливость по отношению хоть к одному обиженному человеку. Ты знаешь, что доставляет мне самое большое удовольствие, когда я в Петербурге? Сидеть и смотреть, как строят железнодорожный вокзал. У меня сердце радуется, когда я вижу, как кладут рельсы. Через год-два друзья и семьи, любовники, письма будут летать в Москву и обратно по железной дороге. Жизнь изменится. Поэзия практического дела. Литературной критике неведомая! Меня воротит от всего, чем я занимался. Воротит из-за того, что я этим занимался, и от того, чем я занимался. Я влюбился в литературу и так всю жизнь от этой любви и страдаю. Ни одна женщина еще не знала такого пламенного и верного обожателя. Я поднимал за ней все платочки, которые она роняла, – тонкие кружева, грубую холстину, сопливые тряпки, – мне было все равно. Все писатели – покойные и живые – писали лично для меня одного – чтобы тронуть меня, оскорбить меня, заставить меня прыгать от радости или рвать на себе волосы – и мало кому удавалось меня провести. Твои «Записки охотника» – это лучшее, что было написано со времен молодого Гоголя. Ты и этот Достоевский – если он не испишется после первой вещи. Все еще будут восхищаться русскими писателями. В литературе мы стали великим народом раньше, чем сами были к этому готовы.

Тургенев. Ты опять бросил штурвал, капитан.

Герцен. О Господи, мы опаздываем! (Утешает Натали.) Ты что-то бледная. Останься, побудь с детьми.

Натали кивает.

Натали (Белинскому). Я не поеду с вами на станцию. Вы ничего не забыли?

Бакунин. Еще не поздно передумать.

Белинский. Я знаю, это мой девиз.

Натали обнимает Белинского. Тургенев и Сазонов помогают Белинскому с его саквояжем и свертками.

Герцен. Не пытайся говорить по-французски. Или по-немецки. Будь беспомощным. И не перепутай пароход.

Все уходят, как раньше. Коля остается один. Звук удаляющихся экипажей.

Далекий звук грома, на который Коля никак не реагирует. Раскат грома, ближе. Коля осматривается, чувствует что-то.

Входит Натали. Целует Колю в нос, губами произносит его имя. Он следит за движением ее губ.

Натали. Коля… Коля… (Замечает халат Белинского. Вскрикивает и выбегает с халатом из комнаты.)

Коля (рассеянно). Ко-я… Ко-я. (Запускает волчок.)

Действие второе

Январь 1849 г

Париж.

Георг только что читал Герцену и Натали. Георг сидит на полу у ног Натали. Герцен лежит на диване – лицо прикрыто шелковым платком. Книга или брошюра – «Коммунистический манифест» в желтой обертке. Обстановка повторяет ту, что была в начале первого действия.

Hатали. Отчего ты остановился?

Георг закрывает книгу и дает ей выскользнуть и упасть на пол. Натали приглаживает его волосы.

Георг. Я больше не могу. Он сошел с ума.

Натали. Ладно, все равно было скучно.

Георг. Какой смысл читать это, если каждый раз, когда ты пытаешься ему возразить, он отвечает: «Конечно, ты так думаешь, поскольку ты продукт своего класса и не можешь думать иначе». Мне кажется это жульничеством.

Натали. Я согласна. Но, конечно, я так думаю, поскольку…

Георг. Бытие определяет сознание. Я говорю: «Карл, я не согласен с тем, что добро и зло определяются лишь экономическими отношениями». На что Карл отвечает Натали. «Конечно, ты так думаешь…»

Георг. «…Поскольку ты не пролетарий!»

Натали и Георг пожимают руки, очень довольные друг другом. Герцен снимает платок с лица. Натали продолжает гладить Георга по голове.

Герцен. Но Маркс – сам буржуа, от ануса и до…

Натали. Александр! Что за слово?!

Герцен (извиняясь). Простите, средний класс.

Георг. В этом и заключается немецкий гений.

Герцен. В чем именно?

Георг. В том, что, если ты несчастный эксплуатируемый рабочий, ты играешь жизненно важную роль в историческом процессе, который в конце концов выведет тебя на самый верх, и это так же неоспоримо, как то, что омлет когда-то был яйцом. Понимаешь, все функционирует безупречно! У французских гениев все наоборот. У них несчастный эксплуатируемый рабочий ни за что не отвечает, и это означает, что система неисправна и что они здесь для того, чтобы все починить, раз уж у него самого на это не хватает мозгов. Так что рабочие должны надеяться на то, что мастер знает, что делает, и не надует. Неудивительно, что это не прижилось.

Герцен. Как коммунизм вообще может привиться? Он лишает рабочего аристократизма. Сапожник со своей колодкой – аристократ по сравнению с рабочим на башмачной фабрике. Есть что-то глубоко человеческое в стремлении самому распоряжаться своей жизнью, пусть даже ради того, чтобы ее загубить. Ты никогда не задумывался, почему у всех этих идеальных коммун ничего не выходит? Дело не в комарах. Дело в том, что есть вот это «что-то человеческое», и от него так просто не избавишься. Но Маркс хотя бы честный материалист. А все эти левые златоусты, распевающие «Марсельезу», которые не хотят от себя отпустить няньку… Мне жаль их – они готовят себе жизнь, полную недоумений и страданий… потому что республика, которую они хотят вернуть, – это предсмертный бред многовековой метафизики… братство прежде хлеба, равенство в послушании, спасение через жертву… и, чтобы не расплескать из купели эту еле теплую воду, они готовы выкинуть оттуда младенца, а потом удивляться, куда же это он делся. Маркс это понимает. Мы этого не поняли или побоялись понять.

Натали. Георг рисковал жизнью на поле битвы!

Герцен. Да, конечно. Ты знаешь, тебя стали узнавать чисто выбритым, тебе стоит отпустить бороду.

Натали. Это грубо. (Георгу.) Он вас просто дразнит. Никто этому уже не придает