Анни. Много прочитал?
Генри. У тебя к этой пьесе профессиональный интерес или чисто личный?
Анни. Что значит «чисто личный»?
Генри. У тебя к этой пьесе личный интерес или чисто профессиональный?
Анни. А сам ты как думаешь?
Генри. Пауза.
Анни. Пожалуй, я смогла бы сыграть…
Генри. Мэри? Конечно – даже без грима.
Анни. Вот и отлично. «Три сестры» все равно сходят.
Генри. Неизвестно. Сестры – народ упрямый.
Анни. Да две другие беременны.
Генри. Ничего, пару строк дописать – и порядок.
Анни. Если ты пьесу Броуди доработаешь, скажем, за месяц…
Генри. А я думал, ты в Глазго едешь, на эту кровосмесительную роль.
Анни. Я еще не решила.
Генри. Так решайся. Классика, Уэбстер, рыцарские страсти – прелесть!
Анни. Это Форд,[5] а не Уэбстер. Да и в Глазго ехать…
Генри. А что, севернее Лондона ты уже не играешь?
Анни. Просто думала – ты заскучаешь без меня. Извини, ошиблась.
Генри. А я думал – ты меня с собой возьмешь. Извини и ты.
Анни. Да ты не то что на месяц, на неделю бы не поехал!
Генри. Что верно, то верно. Я уж так, по инерции. Но я бы скучал!
Анни. Придется поскучать: Глазго и вправду – не ближний свет.
Генри. Ага! Значит, все-таки едешь? И репетиции будут там?
Анни
Генри. Сцена в поезде:
«– Странный вы. Билли. Сколько вам лет?
– Двадцать. Но в душе я – старик».
Почитать вслух?
Анни. Если хочешь…
Генри. Диалог так лучше чувствуется.
Анни. Ну давай.
Генри. Тогда я вернусь к началу сцены. Хорошо?
«– Простите, это место не занято?
– Нет.
– Не возражаете?
– У нас свободная страна.
– Благодарю вас.
Садится напротив Мэри. Она продолжает читать.
– Далеко едете?
– В Лондон.
– И вы, значит, считаете, что мы живем в свободной стране?
– А вы не согласны?
– В корне! Мы свободны делать только то, что нам диктуют. Кстати, меня зовут Билл. А вас?
– Мэри.
– Очень приятно с вами познакомиться, Мэри,
– Мне тоже, Билл.
– Вы не знаете, когда мы прибываем в Лондон?
– Если не опоздаем – в половине второго.
– Мэри, вы мне напомнили Муссолини».
Да-да, вы очень похожи, такие же глаза…
Анни. Не придуривайся. Или не читай.
Генри. Извини.
«– Если не опоздаем – в половине второго.
– Мэри, вы мне напомнили Муссолини. Знаете, как про него говорили: «Пускай он фашист, зато поезда не опаздывают». Непонятно, почему у нас, в Британии, поезда из графика выбиваются…
– Чего ж тут непонятного?
– Ну как же? Фашисты у власти, а на железной дороге неразбериха.
– Британия – не фашистская страна.
– Вы уверены, Мэри? Возьмите армию…».
Ты ведь не будешь играть в этой пьесе?
Анни. Отчего же?
Генри. Оттого что пьеса плохая.
Анни. С литературной точки зрения?
Генри. С любой. Твой Броуди писать не умеет.
Анни. Ты сноб.
Генри. Ладно. Я – сноб, а он – не писатель.
Анни. Диалог сыроват, я знаю, зато человеку есть что сказать.
Генри. Есть. Но он фанатик, и каждое его слово рабски подчинено идее, причем примитивнейшей. Впрочем, беда даже не в этом, а в том, что он не умеет писать. Поджигать умеет, а писать – нет.
Анни. Давай сюда пьесу. Зря я тебя попросила.
Генри. Согласись, пьеса – дрянь. И если бы ее написал не Броуди…
Анни. Но ее написал Броуди. И в этом все дело. Когда мы с ним познакомились, он двух слов связать не мог.
Генри. И сейчас не может.
Анни. Свинья!
Генри. Ладно. Я – свинья, а он…
Анни. Я тебе отвечу, раз нарываешься. Ты сам – фанатик. Вбил себе в голову, что литература должна быть такой, а не эдакой!.. Судишь о писателях, будто они бегуны. Стартовали все с одного места и рвутся к общему финишу. Шекспир далеко впереди, остальные стараются, догоняют. И пишете для таких же, как вы, фанатиков. Читатели ваши, если бы могли, писали бы так же. Провались вы все вместе с вашей классикой!
Генри. Вот это правильно.
Анни. Броуди в вашей гонке не участвует. Он одного хочет – быть услышанным.
Генри. И это правильно.
Анни. И делает это по-своему, сам всего добивается.
Генри. Да-да, книжки читает, чувствуется…
Анни. С классиками его сравнивать, конечно, не нужно…
Генри. Конечно, не нужно.
Анни. Он – узник, и пытается докричаться до нас сквозь толщу тюремных стен…
Генри. Совершенно справедливо. Полностью согласен.
Анни. Замолчи! «Согласен»… Уж лучше возражай, громи…
