«Продолжение воспоминаний консульского работника в нейтральной Швейцарии». «Радости и горести работника консульства в Цюрихе во времена Первой мировой войны. Зарисовки».
Итак, я окунулся в кипение жизни этого города, где по улицам между серых каменных громад банковских зданий мчатся стремительные трамваи, где мимо пропитанных космополитическим духом ресторанов, выстроившихся вдоль серых каменных набережных, мчит свои стремительные сопливо-зеленые воды (mucus mutandis)[5] река Лиммат, где собрались сливки поднятого войной потока беженцев и эмигрантов и среди них, в частности, – Ленин… да, да, Ленин!.. «Ленин, каким я его знал». «Ленин, которого я знал». «На полпути к Финляндскому вокзалу с В. И. Лениным. Зарисовки».
Я отлично помню свою первую встречу с Лениным, или, как было написано в его читательском билете,с Владимиром Ильичом Ульяновым. Находясь в его присутствии, невозможно было не ощутить величия этой личности – излучавшей демонизм, магнетизм, но вряд ли, если мне не изменяет память, астигматизм, ибо ничто во взгляде его проницательных карих глаз не указывало на то, что он страдал этим расстройством зрения. Удивительно простой в общении человек и в то же время – интеллектуал и теоретик, воздвигавший, как мне уже тогда было известно, у нас на глазах основание памятника, на котором зиждется бессмертная слава его создателя, – идею всемирной федерации советов рабочих и крестьянских депутатов. Когда я пожал руку этому динамичному, энергичному, но, по моему глубокому убеждению, ни в коей мере не анемичному незнакомцу, на высокий лоб которого ниспадали светлые пряди; густая грива соломенных волос и гладко выбритый подбородок придавали ему сходство с древним викингом… стоп! стоп! похоже, я его с кем-то путаю… не стоит обращать внимание на мелочи, главное – напор, в напоре вся сила. Действительно, кто (сами посудите: это сейчас легко, уже с учетом исторической ретроспективы, держа в руках альбом с фотографиями, на которых мы видим Красную площадь, битком набитую товарищами большевиками, – а вот и главный оратор! – лысый, с бородкой, в костюме-тройке – разрази меня гром, если это не Ульянов! – как же, как же, я его знавал: он всегда сидел между окном и шкафом с книгами по экономике от А до К и далее в том же роде, – но отбросьте все это в сторону), кто мог сказать тогда, кем был ему Радек, и кем был он Радеку или Мартову или Мартынову, или Плеханову, и кем все они были ему в Цюрихе в семнадцатом году? Сидели по кофейням, шептались как заговорщики, ну и что с того? Шансов у них было не больше, чем у сосульки в мае. Один на миллион. Да нет, еще меньше – стоит только вспомнить то время. Их первое собрание: «Социал-демократы за гражданскую войну в Европе». Присутствовали: четверо. Сам Ульянов, его супруга, Зиновьев и полицейский шпик. А теперь они все хотят знать, каким он был, этот Ленин! Меня часто спрашивают: «Каким он был, этот Ленин?»
Итак, решено: «Воспоминания о дадаизме консульского работника в Цюрихе. Накоротке с великими. Зарисовка».
Меня часто спрашивают: «Какое отношение имеет дадаизм к Первой мировой войне? Как зародилось это течение? Где и когда? Кто был его основателем и почему он дал своему детищу такое имя?» Это всего лишь некоторые из вопросов, которые продолжают волновать поклонников дадаизма во всем мире. Те из нас, кто присутствовал при рождении дадаизма, побывали, выражаясь топографически, на высочайшей вершине развития западноевропейской культуры. Я отлично помню, словно это было вчера (где они теперь, друзья моих юных дней!), как Хьюго Болл – или Ханс Арп? – нет, нет, Пикабиа! – да нет, это был Тцара, не кто иной, как он! – написал свое имя концом трости на снежном сугробе и сказал: «Вот! Отныне я нарекаю эти горы Альпами!» Ах, эти ушедшие годы! Ничто, кроме возраста, не может нас заставить забыть о них! Там, где-то вдалеке, за лесом, за горами земля изрыта воронками разрывов, но здесь об этом напоминает только покрытый дырками ломтик сыра. – Боже! я спасен ценой крови, пролившейся из неопасной раны, выхвачен Твоею десницей и опущен на склоны этих заснеженных гор. О Швейцария! Подобная белому флагу, мирная, цивильная Швейцария с ее ментальным нейтралитетом, с ее рассудительной непредвзятостью, с ее пактами о ненападении, с ее Международным Красным Крестом – с тем явным предпочтением, которое она отдает запаху плюшек перед грохотом пушек! И вот в этот приют для всех, кого искалечила, лишила крова и разметала война, явился юный… Карр из консульства, Генри Карр, не о чем тут и спорить, откройте любую книгу – и наткнетесь на мое имя. Что же касается всего остального, всяких там мелочей и хронологии, то я готов вступить в дискуссию, если вы согласны вести со мной переписку. Я согласен внести все необходимые исправления, если это не касается моего роста, который я помню абсолютно точно, а также всего, что связано с моим успешным дебютом в ответственной роли Эрнеста (нет, не Эрнеста – того, другого…), итак, я испытал огромное облегчение, достигнув неподвижной оси колеса мировой истории, имя которой – Швейцария. Обратите внимание…
Карр…Обратите внимание на главную особенность Швейцарии: здесь не бывает войны. Даже когда война
Беннетт. Да, сэр.
Карр. Именно полное отсутствие воинственности в сочетании с показной точностью часов, вывешенных в общественных местах, придают этой стране такую успокаивающую нервы неизменность. Любой человек инстинктивно чувствует: Швейцария никуда не денется. И никогда не превратится во что-нибудь другое. Без сомнения, Беннетт, вы слышали разговоры о благотворном воздействии швейцарского воздуха. Подразумевается, что именно он и есть причина швейцарского постоянства.
Беннетт. Да, сэр.
Карр. Отчаявшиеся люди, которые своими ушами услышали, как часы пробили тринадцать раз в Эльзасе, Триесте, Сербии и Черногории, которые увидели, как земля разверзлась у них под ногами в
