Лион понимающе взглянул на Джастину, но, тем не менее, переспросил:
– Воспоминаниями?
– Да, – кивнула она, – и почему-то – всегда печальными… Вот девушка, чем-то напоминающая Барбару, в ожидании автобуса помахивает сумочкой. Меня начинают переполнять какие-то смутные чувства, и я осознаю свое одиночества.
– Но почему? Почему?
Джастина потянулась за следующей сигаретой и нервно щелкнула зажигалкой.
– Причин много, – ответила она. – Как, впрочем, у каждого человека, который начинает листать свою жизненную книгу. Упущенные возможности, собственная глупость, от которой пострадало так много людей. Стыд – мне ведь стыдно, мне очень стыдно перед тобой, Лион – неужели ты этого не понимаешь? Но чаще всего – воспоминания. Когда-то и я так ждала на пустынных остановках, когда-то и я была полна радужных надежд, а возвращалась домой всегда одна. Этот человек насильно тащит меня в прошлое. Он совсем не любит меня, наверное, презирает за то, что я пустила жизнь на ветер.
Лион слабо запротестовал:
– Но почему же на ветер?
Джастина ответила тоном человека, много думавшего над жизнью и наконец пришедшего к единственно правильному решению, которое уже никогда, ни при каких обстоятельствах не может быть изменено:
– Я могла стать отличной актрисой – но не стала ею. Могла воспитать детей – у меня никогда не находилось на это достаточно времени. Все это сводит меня с ума. Ему надо, чтобы я всегда оставалась с глазу на глаз со своими неисправимыми ошибками, со своими просчетами. В зеркале я всегда видела в своих глазах его улыбку, и он очень радовался, если я огорчалась.
Мне хотелось разбить зеркало и навсегда избавиться от проклятого прошлого. Я не могла найти никакого выхода; я не знала, что делать. Я бросалась к прохожим с какими-нибудь глупыми вопросами, иногда – о, как мне стыдно в этом признаться – хватала под руку совсем незнакомого человека, чтобы задать ему какие-то вопросы, не к месту и не ко времени – только бы он ответил мне, только бы заговорил… Все равно, с кем говорить, о чем говорить – только бы не видеть его. Мне теперь так неудобно об этом вспоминать… Лион вновь осторожно напомнил:
– Тогда – для чего же вспоминать? Ведь эти воспоминания не приносят радости…
Джастина вяло пожала плечами.
– Не знаю… Надо же выговориться… Мне противопоказано одиночество – это я знаю твердо. Я все время должна находиться среди людей. Даже в толпе нельзя оставаться одной. Снова наплывает прошлое. Оно передо мной, как страница в книге. Оно – рядом. Я знаю, что оно всегда будет сидеть в моем сознании кривым, ржавым гвоздем… Я буду носить это в себе – ведь он – мое второе «я», моя совесть…
Когда Джастина закончила свою исповедь, Лион поднялся, подошел к ней и сел рядом.
– Джастина, – сказал он, – Я все понимаю, и потому ни в чем тебя не виню. Но очень прошу – не надо так больше… Джастина, пожалуйста…
Она с немой благодарностью посмотрела на мужа и произнесла в ответ:
– Да… Лион, пожалуйста, давай уедем отсюда… Помнишь, еще до той катастрофы, – она произнесла это слово таким тоном, что Лион тут же понял, что она имеет в виду не только аварию, – помнишь, еще до этого… Ты ведь обещал, что увезешь меня отсюда. Лион, очень тебя прошу. Увези…
Он, поцеловав жену, пообещал:
– Конечно. Как ты только окончательно поправишься, мы сразу же уедем отсюда…
Джастина проснулась – резко, будто бы от толчка, и открыла глаза. Рядом никого не было, только она одна лежала на широкой кровати.
Каюта опускалась и поднималась в медленном ритме волн. Внизу, где-то под полом, монотонно урчал мощный двигатель, создавая ощущение постоянного движения вперед.
Однообразный плеск волн, неустойчивость собственного тела, которое делалось то легче, то тяжелее, еле заметно отмечали движение судна. Джастина приподнялась на локте и посмотрела в иллюминатор. Небо было затянуто синевато-серыми тучами, среди них то и дело играли ослепительные зарницы; судя по звуку, моросил мелкий дождик.
– Наверное, теплый, – прошептала Джастина, думая, как приятно было бы теперь босиком пройтись по палубе, подставляя лицо, плечи и грудь – всю себя теплой влаге, падающей с небес.
Быстро одевшись, она умылась и вышла на палубу. Вопреки ее ожиданиям, дождь был холодный – она обернулась и заметила стоявших под большим тентом Уолтера, Молли и Лиона.
Волосы Джастины развевались по ветру, на лицо падали холодные капли, однако она не обращала на это никакого внимания. Уолтер, что-то объясняя Молли, указал рукой в сторону. Джастина обернулась – неподалеку от них, держа тот же курс и с необыкновенной легкостью разрезая волну, шел большой трехмачтовый барк.
Зрелище было настолько захватывающим, что у Джастины перехватило дыхание. Полупрозрачные, натянутые попутным ветром великолепные паруса, казалось, покрывали весь корабль.
Изгиб парусов был особенно ярок на фоне неподвижных снастей. Они мчали вперед то и дело ныряющий среди белых бурунчиков волн корпус барка.
Джастина подошла к Уолтеру и положила ему на плечо руку. Мальчик обернулся.
– Доброе утро…
– Как вам спалось?
– Спасибо. Правда, с непривычки немного подташнивает. Особенно Молли – она ведь только раз была на море, когда мы плыли из Белфаста в Глазго.
