— Я всегда считал, что к работе надо привыкать постепенно,— сказал Рейнхарт.— День у меня был долгий.
Перед ними остановился другой бело-зеленый автобус, в нем было полно негров и негритянок в прорезиненных плащах, и все бережно прижимали к себе пакетики с завтраком. Рейнхарт и Джеральдина прошли сквозь дым, взобрались в автобус и сели порознь на последние два свободных места. Рейнхарта мгновенно сморил сон.
Когда он очнулся, автобус уже почти опустел, впереди виднелись столбы эстакады, и над ними на утреннем солнце поблескивали никелем бегущие машины. Джеральдина тормошила его за плечо.
— Эй, приятель, поглядите-ка! Вам сюда надо?
— Что-то не пойму,— сказал Рейнхарт, с трудом поднимаясь на ноги,— вроде бы сюда.
Улица была широкая, по обе ее стороны тянулись дешевые забегаловки и витрины, заваленные запасными частями для машин; на ближнем перекрестке торчали четыре покосившиеся деревянные гостиницы с почерневшими от сажи балконами и вывесками, кое-как приляпанными над входом. Кажется, он проходил мимо них по пути к Миссии живой благодати.
— Ну вот, приятель,— сказала Джеральдина,— отсюда вы сами найдете дорогу. Спасибо за компанию.
Рейнхарт следил взглядом, как она сошла на мостовую, проскользнула перед носом грузовика с прицепом, который остановился, пропуская ее, и по-девчоночьи резво побежала на ту сторону улицы. Тротуар уже заполнила толпа пешеходов.
— Эй! — крикнул он, ринувшись вслед за ней в гущу проходивших машин.— Эй!
Она остановилась и подождала.
— Постойте минутку. Давайте чего-нибудь выпьем.
— Вам, наверно, сейчас нельзя,— сказала она.— Вы сразу свалитесь.
— И не подумаю,— возразил Рейнхарт.— Это самая полезная штука на свете. Терапия. Перевоспитание.
Джеральдина молча улыбнулась тротуару под ногами и дала себя увести в буфет на первом этаже деревянной гостиницы. Рейнхарт заказал литровую бутылку местного вина. Осторожно наполнив два стакана, он взял свой и приподнял.
— За перевоспитание.
Он выпил и вдруг вскочил, прижал руку к животу и нетвердыми шагами пошел за буфетную стойку. Лицо у хозяина стало скучно-брезгливым.
— Вон в ту дверь,— сказал он.— Да смотри в оба, там булки с котлетами.
Рейнхарт вышел через заднюю дверь; в лицо ему ударило солнце. Чувствуя пульсирующую боль в затылке, он прислонился к обшитой дранкой стене и глубоко втянул в себя воздух. От первого же глотка волна у него будто перехватило горло, но сейчас внутри разливалось приятное тепло, и он ощутил удивительный душевный подъем. Жизнь была прекрасна.
Рейнхарт вернулся, неуверенно опустился на стул и налил еще стакан.
— Вот уж кто себе худший враг,— сказала Джеральдина.— Я же вам говорила.
— Ерунда,— ответил Рейнхарт.— Я прекрасно себя чувствую.
— От одного стакана этой бурды у вас уже язык заплетается.
— Я человек впечатлительный,— сказал Рейнхарт.
— Вам нужно одно,— сказала Джеральдина вставая,— сейчас же завалиться в постель. Я иду спать.
Он отодвинул стакан и вышел за ней на улицу.
— Дурацкая была затея,— сказал он.
— Пока, приятель. Может, еще увидимся у лифта.
— Постойте. Где вы живете?
— Я уже дома,— ответила она.— Я живу наверху. Гостиница «Рим».
Они постояли на тротуаре. Люди, спешившие на работу в направлении Сент-Чарльз авеню, проходили мимо, не обращая на них внимания.
— Я вас к себе не приглашаю, если вы этого ждете. Так и знайте.
— А я и не жду,— серьезно сказал Рейнхарт.— Я понимаю. Она вытащила из сумочки сигарету, закурила, поморщилась и с отчаянием швырнула ее на тротуар.
— А, провались оно все,— сказала она.— Идем.
Они вошли в узкую дверь и стали подниматься по лестнице. На первой площадке под стеклом висело изображение гигантской руки в манжете с запонкой; рука указывала в открытое небо.
«И. Гарулик» — гласила надпись под нарисованной рукой. «Художественная штопка».
Джеральдина, внезапно обернувшись, окинула его злым взглядом.
— Вы получите только чашку кофе, понятно? И нечего показывать мне, что вы ужас как собой довольны.
— Я не собой доволен,— улыбнулся Рейнхарт.— Просто у меня хорошее настроение.
С верхней площадки, улыбаясь щербатым ртом, спускалась девушка в стальных очках, осторожно ставя на ступеньки ноги в ортопедических шинах. Она улыбнулась и окинула их зорким взглядом.
— Привет, Джеральдина. Привет, красавчик. Купите билетик на лошадку.
— У меня ни шиша,— сказал Рейнхарт.
— А, черт, давай один,— сказала Джеральдина, запуская руку в сумочку.— Попробую сыграть. И для него дай один. Сегодня у него везучий день.
— Шестьдесят центов,— сказала девушка. Взяв монетки, она протянула им два зеленых билетика с красными цифрами.— Спасибо тебе большое, Джеральдина. Ты что ни день, то ближе к выигрышу.
— А как же,— сказала Джеральдина,
Они вошли в первую дверь налево. В комнате была двуспальная кровать под рваным матерчатым балдахином и электроплитка с двумя конфорками на столике для телефона. В рамах большого, до самого пола окна, распахнутых в комнату, не хватало нескольких стекол.
Некрашеные жалюзи отгораживали комнату от балкона и залитой солнцем улицы.
Джеральдина заперла дверь на задвижку и принялась варить кофе на электрической плитке. Рейнхарт повалился на кровать. С лестницы доносился мерный стук — девушка медленно спускалась по ступенькам.
— Я все время играю на скачках,— сказала Джеральдина.— Главным образом, чтобы ей помочь. Ни черта она не зарабатывает продажей газет.
Из висевшей над раковиной аптечки она достала две чашки и поставила их на комодик.
— Все-таки вперлись вы ко мне. Скажите хоть, как вас зовут? Он лежал на подушке, глаза его были закрыты, голова скатилась набок. Джеральдина подошла и стала у кровати.
— Эй,— сказала она.— Ах, черт!
Она взяла чашку, налила из крана воды и занесла руку с чашкой над его головой.
— Считаю до трех,— заявила она. Рейнхарт не шевельнулся.
Джеральдина поставила чашку, попробовала было стащить его с кровати и что было силы стукнула кулаком ему в плечо.
Рейнхарт что-то бормотнул и ухитрился перевалиться на живот.
— А, чтоб тебя,— сказала Джеральдина.
Рейнхарт шел по Канал-стрит, время от времени поднимая плечи, чтобы проветрить пиджак под мышками; утреннее солнце светило ему в лицо. Было восемь часов, воскресенье. Над пустыми островками безопасности колебался нагретый воздух, жухлые листья пальм безжизненно висели над сверкающими трамвайными рельсами. На Хлопковой бирже зазвонили куранты: «Господь — твердыня наша»; по другой стороне улицы в густой тени шли в церковь богомольные негритянки под черными зонтами.
Не торопясь, он свернул на Бургунди-стрит и, миновав погрузочные люки универмага Торнейла, увидел в конце квартала вахтера в форме, который стоял в тени и читал страницу комиксов в утренней газете. Над вахтером на железных поручнях пожарной лестницы висела большая вывеска: белый геральдический орел, а под ним на звездно-полосатом поле — микрофон, мечущий красные, белые и синие
