перил. Схватить его за ногу не удастся, это она знала — не раз пробовала. Он навалился спиной на дверь, лицо красное, сердитое, в глазах — слезы бессильного гнева.
— Это все Трейси! — сказал он. — Противная! Житья мне не дает.
Миссис Хармер поднялась на лестничную площадку и решительно постучала в дверь, а Терри быстренько пригнул голову: вдруг поднятая рука опустится на него.
— Открой, Трейси. Выходи. Я хочу тебе кое-что сказать.
Миссис Хармер рукавом вытерла дверь — на ней осталось пятно растворимого порошка, из которого она готовила малиновый крем. — Живо, Трейси, живо.
Дверь осторожно приоткрылась, и в щель глянула бледная, но исполненная сознания своей правоты Трейси.
— Мама, скажи ему…
— Выйди сюда.
— Противный самовлюбленный свинтус! Думает, раз он мальчишка, ему все сойдет с рук. Со мной ты какая была строгая…
Трейси стояла у порога своей комнаты, дверь открыта, но стать она исхитрилась так, что ни рука матери, ни нога Терри ее не достали бы.
— Сколько раз тебе сказано, Трейси, не мути воду. Если б ты держала свои замечания про себя, мы бы жили тихо и мирно. Не цепляйся к нему. Не ты ведь его мать, а я. Если надо будет, я сама с ним справлюсь. Это не твое дело.
— Вот правильно, — сказал Терри, довольный, что сестре попало.
— А ты тоже хорош! — вдруг накинулась миссис Хармер на Терри, терпение ее лопнуло. Она выкрикивала привычные упреки, а по измученному лицу видно было, как она вечно недосыпает и как тяжко работать и еще тащить на себе хозяйство. — Ведь от вас только и требуется, чтоб каждый занимался своим делом и вел себя как следует, но вам что ни говори — как горох об стену. — Слишком она устала, слишком они ее доняли, и не могла уже она выбирать слова. — Не умеете ладить, держитесь ради бога подальше друг от друга! Мне и без ваших дурацких раздоров хватает забот. И чем скорей вы это возьмете в толк, тем лучше.
Слова миссис Хармер прозвенели и замерли, и на крохотной лестничной площадке все стихло, пока сама она не переступила с ноги на ногу — пора возвращаться в кухню, к молоку. Она вздохнула. Еще один пожар потушен.
Но где уж Трейси устоять перед искушением: последнее слово должно остаться за ней.
— Ему все на свете можно! — угрюмо, сквозь зубы пробормотала она, закрывая дверь.
— Неправда! — Терри рванулся за ней, но опоздал, и лишь кулаки его с силой обрушились на дверь.
— Перестаньте вы! — крикнула миссис Хармер.
Теперь она и вправду рассердилась, расстроилась, что никак с ними не справится, и вот-вот вернется Джек, а еще столько дел не сделано.
— Дитятко балованное!
— Неправда! — Терри терпеть не мог, когда Трейси называла его дитятком. Она на два года старше и воображает, будто он из-за этого у нее в долгу.
— Дитятко, дитятко, маменькин сынок!
— Неправда!
— Где твоя соска, дитятко?
— Заткнись!
— Может, сменить тебе пеленки?
— Смотри, получишь!
— Кому было сказано, перестаньте! — Голос миссис Хармер звучал уже на самых высоких нотах.
— Дитятко! Вот ты кто!
— Нет, черт возьми!
Ну, это уж совсем невозможно. Миссис Хармер в сердцах хлопнула Терри по голове и угодила по левому уху. Ее и так трясло от возмущения — совсем отбились от рук, — а теперь, услышав от сына одно из своих же неосторожных словечек, она и неприятно удивилась и устыдилась. Она почему-то воображала, будто того, что ему не положено слышать, он и не слышит. Просто прежде он ничего такого при ней не повторял.
— Да как ты смеешь? Чтоб я больше этого не слышала, Терри Хармер, ты еще мал так выражаться!
Огорченная, что пропустила самое главное, Трейси опять отворила дверь. Но при виде плачущего Терри, который держался за ухо, ей и так все стало ясно. Вороватая понимающая улыбочка проступила у нее на лице, готовая мигом слинять, едва мать обернется.
— Это уж слишком! Я знаю, не видать мне спасения за то, как я иной раз выражаюсь, но это вовсе не значит, что тебе позволено говорить такие слова. Трейси права, я даю тебе слишком много воли. Тебе что было сказано? Не смей надевать эту рубашку. А ты надел и теперь еще ругаться вздумал…
Трейси пошла к себе в комнату, по лицу ее расплылась самодовольная улыбка — похоже, она своего добилась: брату попало. Дверь она не закрыла — пускай Терри знает, что ей слышно каждое слово, — и принялась щеткой причесывать волосы перед зеркалом и что-то мурлыкать себе под нос.
Миссис Хармер, снова больше похожая на мать, а не просто на рассерженную женщину, продолжала выговаривать Терри. Опять став хозяйкой положения, она быстро успокаивалась, и притом, конечно же, ей полегчало: после всех неприятностей отвела душу, дала мальчишке затрещину.
— Ты пока еще мой маленький сын, Терри, и, пока живешь со мной, изволь делать, как я велю, вести себя как полагается. Понял? Ясно тебе?
Она стояла, уперев руки в боки, наклонясь вперед, и сверлила его взглядом. От нерассчитанно сильной оплеухи у Терри все еще звенело в голове, ему было и больно и обидно, что с ним поступили несправедливо, и вдруг внутри все взбунтовалось. Ну, все! Он ринулся мимо матери. Хватит с него! К черту, будь что будет! Ему уже все равно. В таком вот отчаянном настроении ребята в школе орут на учителей — Терри видел, как это бывает. С грохотом сбежал он по лестнице, схватил висевшую внизу на перилах спортивную сумку.
— Терри!
— Я ухожу! Никому я здесь не нужен. Вы только и знаете, что орать на меня! Хватит, я вам не маленький… — Он был уже у порога, от спешки у него перехватило дыхание, слова застревали в горле. — Ухожу, вот! Навсегда! — Он изо всех сил хлопнул дверью, загремел почтовый ящик, зазвенел колокольчик.
Стук, само собой, разнесся по всему дому, но сегодня — уж такой сегодня выдался вечер — с достаточной силой отдался и в кухне. Покачнулась, зазвенела гора посуды, кастрюля из-под молока, стоявшая на краю раковины, опрокинулась, с металлическим звоном покатилась по полу, и там разлилась грязная белесая лужа. Грохот и звон чуть не заглушили заключительный выкрик Терри. Но все-таки Глэдис Хармер услыхала его. Гнев и обида придали его голосу силы. Терри отогнул крышку отверстия для почты и что было мочи прокричал им обеим:
— К черту все, прощайте!
2
Когда с заднего крыльца вошел Джек, миссис Хармер сидела в кухне на табуретке совершенно раздавленная. Он служил бухгалтером по зарплате на местном кабельном заводе, и четверг всегда бывал у него особенно хлопотный и длинный день, так что, когда он наконец осторожно поставил машину за домом и, сутулясь, пошел по сбрызнутой дождем бетонной садовой дорожке, было уже не начало шестого, а почти шесть. Неизменный клич «Эгеге!», с которым он открывал дверь кухни, разносился обычно по всему дому, и каждому следовало как-то на него отозваться — так, по мнению Джека, полагается в счастливом семействе.
