забавную сказку.
Шлиман одернул жилет, поправил свой черный галстук, закинул ногу на ногу и задумался, подыскивая ответ.
— Я, разумеется, христианин, я даже сын пастора. Но верования древних народов сейчас составляют достояние скорее истории, а не мифа. Если бы, к примеру, сейчас в этот сад заявились троянцы или ахейцы и послушали, как мы рассуждаем о нашей религии, они бы тоже объявили ее мифологией и немало позабавились бы над ней. Я глубоко восхищаюсь пантеизмом, и мне понятно, почему люди возносили молитвы богу солнца, полей, рек. Природа заключает в себе что-то божественное… Надеюсь, я ничьих чувств не оскорбил?
Может, и оскорбил, но Энгастроменосы были люди воспитанные. Софья вполголоса, но вполне слышно сказала:
— Мистер Шлиман, я не могу судить, насколько вы правы, но меня восхищает ваша убежденность.
Шлиман уже не сводил с нее глаз. В саду стемнело, кто-то под шумок ушел с малышами. Мужчины придвинулись ближе.
— Вы, стало быть, верите, что Гомер такая же историческая личность, как Данте или Шекспир? — спросил, судя по голосу, дядя Ламбридис.
— Вне всякого сомнения! — закусил удила Генри Шлиман.—
Он родился в Смирне, недалеко от Трои, между тысячным и девятисотым годом до рождества Христова. Его сыновья, а может, родственники или ученики основали на ближайшем к Смирне острове Хиос своего рода поэтический цех. Аккомпанируя себе на лире, они исполняли гомеровские строки при дворах царей и вождей на островах и побережье Эгейского моря.
— Когда вы говорите: Гомер написал «Илиаду», вы, очевидно, имеете в виду, что он создал великую поэму, используя отрывки, сохранившиеся со времени Троянской войны?
Это спросил Спирос, старший брат и ближайший друг Софьи. Он очень волновался за нее в этот вечер.
— Да, — с терпеливой улыбкой согласился Шлиман. — У нас нет рукописей Гомера и нет свидетельств, что они вообще существовали. Но ему ничто не мешало записать свои поэмы — примерно в это время была написана «Песнь Соломона», которая вошла в Ветхий завет под названием «Песнь песней». При отсутствии письменного литературного языка действует другая могучая сила: народная память. Рассказы о Троянской войне и странствованиях Одиссея передавались от отца к сыну. Люди наследовали не только клочок земли, овец и коз, но и самую ценную часть своего достояния—историю народа, которая принадлежала каждому следующему поколению по неотъемлемому праву. Были поэты и до Гомера, они слышали предания об Ахилле, Гекторе, Елене и слагали о них песни, а Гомер сам отправился в Трою. Он создал литературный язык с единственной целью: собрав уже имеющиеся песни и предания, рассказать все по порядку, чтобы и «Илиада» и «Одиссея» вышли из одних рук. Гомер изучал, впитывал в себя Троаду: вот холм, на нем стоял дворец, по-турецки — Гиссарлык, вот две реки — с горы Иды на юге течет Скамандр, с севера — Симоис, образующие таким образом треугольник между стенами Трои и морем, здесь-то и разыгрывались битвы. На берег Геллеспонта ахейцы вытащили все свои тысячу сто сорок кораблей, разбили лагерь на сто двадцать тысяч человек, и Троя должна быть неподалеку от Геллеспонта: Гомер рассказывает, что иногда пешие греческие воины дважды в день проделывали путь из лагеря под стены Трои.
Георгиоса Энгастроменоса раздирали сомнения. С таким выражением лица отец всегда смотрел на собеседника, о котором никак не мог решить: гений он или дурак? Вслух, впрочем, он сказал совсем другое:
— Сотни людей изучали «Илиаду», не ведая, где погребена Троя…
— Я за них не отвечаю, господин Энгастроменос, я отвечаю только за себя. — Он поднялся со стула и стал расхаживать перед оцеплением родственников. — Может, по этой же причине сотни ученых читали «Описание Эллады» Павсания, а царские погребения и сокровищницы по-прежнему ищут вне микенских циклопических стен.
Настало время удивиться Софье.
— Вы знаете, где находятся в Микенах царские погребения?!
— Мисс Софья, вы позволите мне в следующий приезд в Колон прихватить с собою Павсания? Хотя он посетил Микены во втором веке после рождества Христова, он еще видел источник Персея и сокровищницы Атрея и его сыновей, это во внутреннем дворе. Возможно, он посетил и гробницы поменьше за городской стеной. «Клитемнестра и Эгист, — пишет Павсаний, — похоронены поодаль от стены, ибо были сочтены недостойными покоиться внутри города, где были преданы земле Агамемнон и убитые вместе с ним». Кажется, ясно сказано, что имеются в виду мощные циклопические стены крепости. Я знаю наверняка, где должны быть погребения.
Установилась неловкая тишина. Осведомленность мистера Шлимана относительно местоположения Трои и его готовность начать ее раскопки с грехом пополам умещались в сознании. Но Микены, царские погребения… Последнее доверие к таинственному миллионеру отлетало с вечерним ветерком, родственники вооружались непроницаемым скептицизмом.
«Не может он быть сумасшедшим, — размышляла Софья. — Он столько путешествовал, написал две книги, своим трудом нажил состояние. Эгоцентричный—да, но вряд ли он будет выставлять себя на посмешище».
— Мистер Шлиман, — сказала она вслух, — нам одно непонятно: если вы убеждены в своей правоте, то почему вы не принимаетесь за раскопки Трои сейчас же?
Шлиман вернулся к своему месту и тяжело опустился на стул, словно уже отмахал лопатой целый день.
— Я примусь за них, мисс Софья. Для того чтобы вести раскопки в Турции, нужен фирман из Константинополя, письменное разрешение от великого визиря. Его не просто получить. Я уже обратился с ходатайством. Когда я получу официальный документ, я быстро обменяю его на кирку, лопату и тачку. Археология до тех пор будет ходить в детских штанишках, пока не перестанет быть филологической наукой, пока люди не выйдут из библиотек и не станут копаться в земле. Именно это я намерен сделать. Поэтому я и решил найти себе жену-гречанку. Она будет божьей рукой на моем плече. Моим греческим сокровищем.
Голос его дрогнул, и тонким батистовым платком он промокнул выступившую на лбу испарину.
«Ой-ой, — подумала Софья, — нелегко же придется его жене-гречанке. Если он не найдет Трою или царские гробницы в Микенах, не окажется ли жена во всем виновата?»
Приглашение мадам Виктории на воскресный обед Шлиман принял с удовольствием; вообще ему дали понять, что он желанный гость в любое время. Он зашел в пятницу, потом в субботу—и почти отчаялся: сад Энгастроменосов стал буквально проходным двором. Колон ждал от него все новых рассказов о путешествиях и приключениях, и не было никакой возможности поговорить с Софьей наедине. Улучив минуту, Софья, сдерживая улыбку, объяснила ему:
— В Греции молодой девушке непросто остаться одной. Это даже невозможно. Наши священники говорят: «До двенадцати лет не спускайте с ребенка глаз!» Меня, например, одну не выпускали даже на площадь Ромвис, перед самым домом, — обязательно кто-нибудь из братьев смотрел, как я прыгаю через веревочку, играю в «классы» или вожу с девочками хоровод: «Уложи нас месяц спать, чтобы рано в школу встать». Меня и в Арсакейон одну не пускали, пока я не сдала последние экзамены: всегда провожали и забирали из школы братья или прислуга. Еще несколько месяцев назад я была поднадзорным ребенком в белой кофточке и синей юбочке. В Греции девушка несвободна до самого замужества.
Объяснение успокоило Шлимана, и он снова принялся потчевать мужскую половину семейства рассказами о Востоке и Египте.
— Господин Шлиман, — спросил юный Панайотис, — когда вы путешествуете по всем этим странам, как вы узнаете, какие в них деньги?
Шлиман улыбнулся мальчугану и достал из внутреннего кармана толстый черный бумажник.
— Такие бумажники у официантов в Европе, с ними удобно рассчитываться. Видишь, здесь пять карманчиков. В первом у меня американские деньги, во втором французские, в третьем немецкие, в
