проживавшая в Ленинграде, работавшая в 1956 году паспортисткой, умершая в 1971 году и перед тем почти не покидавшая психиатрическую больницу?
Психически ненормальной? Согласно объяснениям работников НКВД Ленинграда, причастных к направлению ее в октябре 1934 года в психиатрическую лечебницу на обследование, Волкова вела себя странно. В июне 1940 года она прошла амбулаторно-психиатрическую экспертизу.
У пациентки обнаружили признаки параноидного развития личности. Ввиду наличия элементов бредовых высказываний рекомендовалось обследовать ее нервно-психическое состояние в стационарных условиях.
Однако рекомендация экспертной комиссии выполнена не была. В 1952 году УМГБ по Ленинградской области вновь подняло вопрос об обследовании Волковой, но направление ее на экспертизу было запрещено Гоглидзе. До 1956 года официального заключения о ее психическом состоянии не имелось. Руководство в Москве почему-то запрещало медицинское освидетельствование секретной сотрудницы, производившей на местную госбезопасность впечатление психически ненормального человека. На учет в психдиспансер ее поставили в 1956 году, уже при Хрущеве.
А может, она была сверхсекретным осведомителем? Настолько глубоко законспирированным, что местное управление НКВД и не подозревало об эшелонах, которые она обслуживала, наивно полагая, что те донесения, которые ложились на их столы, это и есть весь результат ее работы. Вспомним, как характеризовал ее Петров, не последний человек в особом отделе Управления НКВД по Ленинградской области, спустя 22 года: официальным секретным сотрудником Волкова никогда не была и все это делала по собственной инициативе. Не знал даже он, проверенный и перепроверенный!
Если исходить из этого предположения, то становится понятно, почему Волкова не допрашивалась по делу Николаева — те, на кого она работала в действительности, не хотели засвечивать ценного агента, работавшего под простушку, слегка стукнутую «пыльным мешком». Тогда логическое обоснование приобретает факт высокого покровительства — выделение квартиры, встречи с Ежовым, Берией, Абакумовым. И даже со Сталиным, который, как помнит читатель, принимал ее в ночь с 29 на 30 августа 1949 года. Можно, конечно, сомневаться в достоверности этой встречи, но установлено, что в конце августа 1949 года она действительно передала на имя Сталина сообщение о враждебной деятельности некоторых лиц в Ленинграде, и что Сталин лично отдал указание об их аресте. Разве не говорит это о доверии, которое оказывал ей вождь — даже если ночной встречи не было?
Новейшие исследования показывают — Сталин имел своих тайных осведомителей, которые работали только на него. В частности, в Париже действовал кружок бывшего военного и морского министра Временного правительства А. И. Гучкова, который сначала работал на разведку немецкой армии, а потом перешел в ведение гестапо. В недрах этого кружка действовал агент Сталина, передававший информацию непосредственно генсеку. Этим агентом была родная дочь Гучкова. О ее подлинной роли не знало даже руководство ОГПУ.
Г. А. Петров называет Волкову малограмотной и малоразвитой. Работала где-то уборщицей, возраст 20–23 года, по социальному происхождению — из крестьян. Что с нее возьмешь?
Не скажите, Георгий Алексеевич! Маруся была девушкой смышленой, понятливой. Мало ли, что всего пять классов. Помните, сидела у своей землячки Морозовой с томиком Пушкина в руках. Была членом Смольнинского райсовета. Обладала феноменальной памятью. Начитанностью превосходила многих. А что еще нужно осведомителю? Выстраивать собранные сведения в логическую цепочку — это дело других работников. Задача таких, как Волкова, — собрать, выудить эти сведения.
Хотя, как говорят французы, жизнь не так проста. Она еще проще. По версии расследователей этой темной истории, не исключено, что Волкова ловко использовала создавшуюся ситуацию в корыстных целях, спекулировала ею. Изменилась политическая обстановка в стране, под сомнение взята сталинская версия убийства Кирова, почему бы не оказаться полезной новым властям? Старые-то ведь хорошо платили, а к хорошему привыкаешь быстро.
Письмо профессора Дембо
В июле 1988 года в комиссию Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями 30—40-х годов, поступило письмо из Ленинграда. Оно было зарегистрировано и показано Горбачеву.
«Вероятно, я один из немногих оставшихся в живых людей, которые были в той или иной степени близкими свидетелями событий, связанных с убийством С. М. Кирова, — читал генсек первые строчки письма. — Решил я об этом написать потому, что мне уже 80 лет (я родился в 1908 году) и сколько мне еще осталось жить — неизвестно. Во всяком случае, не очень много».
Далее автор письма рассказывал о себе. Он, молодой врач, с 1932 до 1941 года работал в так называемой Ленинградской лечебной комиссии — больнице имени Свердлова, обеспечивающей медицинское обслуживание руководящих работников Ленинграда. В тот трагический 1934 год ему было 26 лет.
Пробежав глазами объяснение, почему он, профессор медицины А. Г. Дембо, решил взяться за перо — может быть, это поможет хотя бы немного разобраться в том, что тогда произошло — Горбачев остановился на интригующей затравке. Речь шла о пережитой профессором стрессовой ситуации, о событии, вероятно, никому не известном, но которое, на взгляд профессора, имело прямое отношение к убийству Кирова, вернее, к его подготовке. Правда, мысль об этом пришла уже после выстрелов в Смольном.
Горбачев обладал огромной информацией о декабрьской трагедии 1934 года. И тем не менее эпизод, описанный профессором Дембо, был для него в диковинку.
В Ленсовете, сообщал Дембо, управляющим делами работал в ту пору Борис Николаевич Чудин. Это был молодой, энергичный, доброжелательный человек. У Дембо с Чудиным сложились очень хорошие отношения на основе личной взаимной симпатии.
В первой половине 1934 года у него случился ряд несчастий — умерла мать, умерла молодая жена, умер водитель его машины. Он очень от всех отдалился, стал замкнут и мрачен. Совершенно неожиданно около него появился парень по имени Саша, много моложе его. Он, по словам людей, близко знавших Чудина, вел себя нагло, но ему все сходило с рук.
Незадолго до убийства Кирова, поздно вечером, Чудин позвонил Дембо. Чудин был очень взволнован и умолял прийти немедленно. По голосу врач понял: случилось нечто экстраординарное, и тут же помчался к нему. Жили они друг от друга в пяти-семи минутах ходьбы.
Дембо застал Чудина очень возбужденным, полуодетым. В полном отчаянии Чудин сообщил, что Саша застрелился. И действительно, в комнате поперек кровати в трусах лежал мертвый Саша с пулевым ранением в области сердца.
В квартире Чудина находились его заместитель, по фамилии, кажется, Беляков, и начальник ленинградской милиции, фамилию которого Дембо не помнит. Начали искать пистолет, но его не было. Чудин на этот вопрос не ответил. Позднее выяснилось, что этот пистолет был у Чудина в одном из валенок, в которых он ходил по квартире.
Чудин куда-то позвонил по телефону, и через короткое время на машине приехала какая-то женщина. Беляков и начальник милиции сказали Дембо, что это жена начальника НКВД Ленинграда Медведя. Женщина закрылась с Чудиным в другой комнате, и там шел очень бурный разговор. Затем дверь открылась, женщина, выходя, потушила в комнате свет и быстро уехала. После того, как погас свет, в комнате раздался выстрел. Это Чудин выстрелил себе в сердце.
Поскольку он, по-видимому, во время выстрела глубоко вздохнул, то пуля попала в легкое. Он был жив. Ему тут же вызвали скорую помощь. Дембо позвонил в больницу имени Свердлова, попросил вызвать хирурга профессора Добротворского и подготовить операционную. Дембо увез Чудина на «скорой» в больницу, и что было дальше в квартире — не знает.
Ранение было тяжелое. Добротворский оперировал долго. После операции Чудин не приходил в себя, и Дембо ушел домой. Через некоторое время ему позвонили и сообщили, что Чудин пришел в себя и просит его немедленно прийти к нему, так как хочет сказать ему что-то очень важное. Дембо кинулся в больницу, но было уже поздно — Чудин скончался.
