акций, которые в СССР всегда были прерогативой первых лиц партии и государства.
Подгорный с Мазуровым входили в состав Президиума ЦК КПСС, правда, в качестве кандидатов, возглавляли республики, являвшиеся членами — учредителями ООН, но к выработке внешней политики партии и государства не имели отношения. И не только они: сам Хрущев, будучи руководителем Украины, а затем секретарем МГК и ЦК КПСС и входя в состав Политбюро при Сталине, не был приобщен к информации о внешнеполитических секретах страны. Международная деятельность СССР была заповедной зоной, в которой хозяйничало не более трех-четырех человек — Сталин, Молотов и в какой-то степени Вышинский и Берия. Остальные члены высшего партийного и государственного руководства посвящались в международные вопросы частично, нередко задним числом, когда решение было уже принято, не по всем проблемам и не по всем аспектам каждой проблемы.
Хрущев вспоминал в мемуарах, что сам он никогда в течение всего сталинского правления не проявлял интереса к внешнеполитическим делам, стоял в стороне не только от решений, но даже и от обсуждения международных вопросов. При Сталине в Кремле каждый должен был знать только то, что ему «положено». В соответствии с этим незыблемым правилом Хрущев, будучи членом Политбюро и секретарем ЦК, появляясь на людях вместе со Сталиным, то есть входя в его ближайшее окружение, не знал подоплеки войны с Финляндией, пакта с Гитлером, секретного протокола по Прибалтике, корейской войны. При Сталине он лишь однажды был за границей — сразу после окончания Отечественной войны, в Австрии, да и то под именем мифического «генерала Иванова».
Когда Хрущев выдвинулся на первую роль в партии и государстве, ему было шестьдесят лет, — Никита Сергеевич родился в 1894 году. Возраст, в котором многие деятели итожат результаты своей деятельности и уходят со сцены. Хрущев, наоборот, только-только взобрался на самую вершину власти. И… оказался полнейшим дилетантом в такой тонкой и специфической сфере, как внешнеполитическая, которая всегда является прерогативой главы государства. Первые два года — с 1953 по 1955 — Хрущев, очевидно, чувствуя себя недостаточно подготовленным в вопросах внешней политики, занимался ими очень мало, почти полностью отдав их на откуп Молотову, считавшемуся главным авторитетом по части иностранных дел.
Спустя два года, укрепив свою власть внутри страны, Хрущев взялся за внешнюю политику. Сейчас мало кто об этом помнит, но именно он начал добиваться пересмотра отношений между Востоком и Западом. Средство он избрал для советского Кремля небывалое — встречи с западными руководителями. Первая такая встреча с американским президентом Эйзенхауэром состоялась в 1955 году в Женеве — на нейтральной территории.
Это было нечто новое. Хрущев стал первым советским руководителем, нарушившим строгое табу на выезды за пределы страны и контакты с главами капиталистических держав. Этого табу неукоснительно придерживались все его предшественники. Ленин, став председателем Совнаркома в 1917 году, в этом качестве за границу не выезжал. Сталин лишь дважды покидал Москву, и обе поездки — в Тегеран и Потсдам — были вызваны обстоятельствами военного времени. В мирные годы, а их пришлось на его правление почти четверть века, Сталин ни разу не посетил ни одну страну Запада. Он не съездил даже ни в одну социалистическую страну.
Хрущев сломал домоседскую традицию советских вождей, дипломатический стиль своих предшественников. В отличие от них, Никита Сергеевич не просто любил, а обожал ездить за границу. В этом плане из всех семи советских вождей с ним сравним только один — Горбачев. После первой поездки в Швейцарию, где состоялась встреча с американским президентом, Хрущев с Булганиным посетил Англию. Потом была поездка в США.
— Это был первый шаг к открытости нашего общества, — вспоминал известный политолог и общественный деятель Федор Бурлацкий, работавший в те годы в аппарате ЦК КПСС в кругу советников Хрущева, пять раз сопровождавший его в зарубежных поездках. — Запад получил возможность непосредственно увидеть советского лидера, и многие там вздохнули с облегчением. «Коммунистический дьявол» оказался не таким страшным. Хрущев охотно давал интервью, общался с журналистами, говорил откровенно, много шутил, рассказывал анекдоты, просто реагировал на острые вопросы. Мрачная, монументальная, как памятник на кладбище, фигура Сталина, которая в глазах западных людей олицетворяла коммунистический режим, сменилась живой, раскованной, озорной, лукавой, простоватой фигурой Хрущева.
По словам Бурлацкого, хрущевский стиль отношений с западными лидерами, как ни странно, импонировал им. На Западе не ценят людей, застегнутых на все пуговицы, и потому не очень жаловали многих наших дипломатов. Другое дело Хрущев — без прикрас, натура, как она есть.
— Мне рассказывал, — продолжает Бурлацкий, — бывший австрийский посол в СССР о первой встрече Хрущева с Юлиусом Раабом — федеральным канцлером Австрии — у трапа самолета в 1955 году, когда готовился договор между нашими странами. Рааб еще не успел спуститься по ступенькам, как Хрущев закричал: «Рааб, вы маленький капиталист!» Он имел в виду принадлежность канцлера к буржуазной Австрийской народной партии. «А вы — самый большой коммунист в мире!» — нашелся Рааб. Оба посмеялись и прониклись симпатией друг к другу.
Хрущев был первым из советских руководителей, кто охотно подпускал к себе иностранную прессу. В отличие от Сталина, который время от времени давал интервью газете «Правда», но все знали, что никакого корреспондента в кабинете не было, Сталин сам задавал себе вопросы, сам и отвечал, Хрущев любил общаться с газетчиками. Они тоже обожали эти встречи. Американские репортеры, например, собирались стайками по утрам возле его резиденции. Разбуженный их голосами, Хрущев выходил на балкон. Начиналась импровизированная пресс-конференция: Хрущев на балконе, журналисты внизу. Это были своеобразные политические шоу. Американцам нравилась хрущевская откровенность, грубоватая манера шутить, эмоциональность.
Начиная с 1960 года редкий месяц проходил без выезда Хрущева за границу. Он объездил почти весь мир. Потом, во время снятия, взбунтовавшиеся соратники назовут подсчитанную цифру — сорок раз. Столько же побывал за рубежом Горбачев. Но последний генсек — за шесть лет своего секретарства. А Хрущев — за неполные четыре года. Только в 1964 году к октябрю он находился в поездках 150 дней…
Запад поражался размаху, с которым обставлялись зарубежные визиты советского лидера. Он брал с собой неисчислимую свиту — советников, переводчиков, шифровальщиков, стенографистов, связистов, шоферов, телохранителей. Но почти никогда не прислушивался к мнению экспертов — дипломатов и работников спецслужб. Это был лидер, который все хотел делать и решать сам. Его энергия была потрясающей, он изумлял всех своей работоспособностью. Чем только он не увлекался: кукурузой и гидропоникой, «воспитанием» интеллигенции и космосом, массовым строительством пятиэтажек и бесконечной критикой Сталина. Потом пришел черед вопросам международным, которым он, войдя во вкус, начал уделять внимания больше, чем внутренним. И сгорел на этом. Горбачев по сути повторил его ошибку, только ошибка последнего генсека обернулась куда более катастрофическими последствиями.
Демонстрируя нежелание слушать подсказки и советы, Хрущев, несомненно, являл собой образец сильной личности. Но здесь его подстерегала опасность некомпетентности и крупных просчетов. О них ему напомнят соратники при снятии в октябре 1964 года — зачем было строить стадион в Джакарте на сто тысяч зрителей, отель в Рангуне, исследовательский атомный центр в Гане, спортивный комплекс в Мали? За десять лет хрущевского секретарства СССР построил в разных странах около шести тысяч предприятий, но многомиллиардные затраты на них пошли впустую из-за того, что нас попросили убраться из этих стран. Кто виноват? Хрущев с его непродуманными, непросчитанными решениями, постоянно обрывавший советников и экспертов, не умевший их слушать.
Но и они хороши! Никто из них, видя некомпетентность новичка во внешнеполитических вопросах, не подал в знак протеста в отставку. Угодливо внимали каждому его слову, стремглав бежали выполнять любое, самое поверхностное решение. Тот же Громыко на борту «Балтики» ужасался, но молчал, наблюдая, как в который раз перекраивается речь советского лидера на XV сессии Генеральной Ассамблеи ООН.
Хрущев не был бы Хрущевым, если бы не перекроил окончательно отточенную во время плавания на «Балтике» и одобренную им лично двухчасовую с «хвостиком» речь прямо на трибуне ООН. Оцепеневший Громыко ощутил новый прилив ужаса и стыда, когда вместо утвержденного на «Балтике» текста услышал хрущевские импровизации. Вот только один пассаж, касающийся решения США, объявленного американским президентом на пленарном заседании ООН, о помощи голодающим:
