делегации.
Хрущев, подойдя к трибуне, помахал рукой перед все еще говорящим филиппинцем, отстраняя его этим от трибуны. Хрущев был возбужден, да и вся наша делегация была в гневе. Хрущев в первую очередь выразил протест председателю сессии за игнорирование его просьбы и за то, что он не остановил оскорбительную речь филиппинского оратора.
Затем Хрущев стал говорить об огромной роли сессии ООН, что здесь собрались решать вопросы о разоружении, о ликвидации колониальной системы, однако некоторые делегаты используют трибуну ООН для клеветы. В частности, клевещут на Советский Союз, у которого нет колоний. Дальше Хрущев потерял сдержанность и в запальчивости продолжил: «Я вижу, например, как впереди меня сидящая в зале испанская делегация рукоплещет всем, кто выступает против колониальной системы. А это потому, что у них во главе государства стоит палач испанского народа Франко. Предыдущий оратор является шавкой из подворотни, купленной капитализмом. Да мы этому капитализму и империализму выроем большую могилу и забьем осиновый кол!». Конечно, такая речь была далека от дипломатического языка, и она вызвала в зале большое оживление.
Испанская делегация с криками вскочила с кресел и угрожающе замахала руками. Я быстро пошел к трибуне, так как Хрущев возвращался на свое место. Испанская делегация вновь вскочила и, ругаясь, угрожающе жестикулировала. Я его прикрывал своим телом.
Вскоре после выступления Хрущева недалеко от меня появился начальник здания ООН господин Бегли, с которым у меня еще с гостевого визита были установлены хорошие отношения. Я подошел к нему. Рядом стоял негр исполинского телосложения. Бегли мне сказал, что этот негр — его человек, и он будет стоять в этой нише постоянно, когда в зале находится Хрущев. Испанцы весьма экспансивный народ, и от них всего можно ожидать, подчеркнул Бегли. Я поблагодарил его, пожал руку негру и вернулся на свое место. Когда я рассказал об этом Хрущеву и Громыко, показывая на негра, они рассмеялись. Но мне было не до смеха. Вот такая истинная правда с битьем ботинком по столу.
После инцидента
«Подумайте, стучал ботинком по столу, да где, в ООН! Позор! Что подумали о нас?» — зашушукались в стране, едва только весть об экстравагантной выходке Хрущева разнеслась по советским городам и весям.
Ох уж это извечно русское — что подумают о нас за границей? Слава Богу, понемногу начинаем избавляться от своего комплекса неполноценности. Сегодня уже нас не шокирует поведение высших должностных лиц, которые, находясь в той же Америке, не ботинком по столу стучат, а ходят на виду у встречающих справить малую нужду за колесо самолета, и будучи в веселом настроении в ихних Европах, и «Калинку» сбацать могут прямо на асфальте, и чужеземным оркестром подирижировать. И никого это не смущает, никто не испытывает дискомфорта. А тогда…
Кстати, как восприняли в мире эксцентричный поступок советского руководителя? По воспоминаниям западных дипломатов, он не противоречил протоколу ООН. Многие хохотали, а Генеральный секретарь Хаммаршельд, несмотря на жесткую и во многом несправедливую и даже в чем-то обидную критику в свой адрес со стороны Хрущева, даже не сделал ему замечания, хотя отличался строгостью контроля за соблюдением всех правил поведения в соответствии с Уставом ООН. Никаких финансовых санкций к возмутителю классического парламентаризма не применялось, но, несмотря на очевидную вздорность этого слуха, он стабильно держится вот уже много лет.
Безусловно, не все иностранные политики аплодировали Хрущеву. В своих надиктовках Никита Сергеевич вспоминал, например, что Джавахарлал Неру сделал ему деликатное замечание о нежелательности подобных методов. Но Неру — «нейтралист», рассуждал Хрущев, и поэтому занимал позицию между социалистическими и капиталистическими странами. И совсем другое — классовая, пролетарская дипломатия. Никита Сергеевич считал, что представители рабочего класса отнюдь не обязаны применять те же дипломатические методы, что и представители буржуазии. Не без юмора он рассказывал, что Бадаев, член большевистской фракции в дореволюционной Думе, специально учился у мальчишек свистеть — в Думе все большевики освистывали неугодных ораторов, да так, что их речи практически невозможно было услышать.
Что касается простых американцев, то Бурлацкий приводит рассказ своего друга американского профессора Джима Блайта, который спросил у своего отца-фермера: кто такой Хрущев?
— Как же, хорошо помню, — ответил простой фермер, — это тот самый человек, который стучал ботинком в Организации Объединенных Наций, да еще учил наших фермеров, как им сажать кукурузу.
Наверное, это родовой признак российских правителей — поучать несмышленых иностранцев. Вот и первый российский президент, будучи в апреле 1996 года в Южной Корее, показывал на пальцах корейским инженерам, сколько плат одновременно должен делать заводской автомат. Пять, настаивал он, а не одну, как у вас. Корейцы вежливо улыбались.
Предпринимались ли попытки объяснить своим соотечественникам, что все-таки произошло в ООН? Публично и для широких масс, увы, только в горбачевские времена, когда официальная пропаганда начала обелять Хрущева, называя его предвестником перестройки и реформ. При Брежневе в основном циркулировали осуждающие слухи, и, судя по всему, официальные власти не стремились пресечь их, даже наоборот.
При Горбачеве одним из первых приоткрыл завесу над подоплекой странного поступка Хрущева его зять Аджубей. Он вспомнил любопытный эпизод: когда вслед за «венгерским вопросом» в ООН стал обсуждаться «алжирский», французы чинно покинули зал. Кто-то спросил, отчего уходят. Не без французской учтивости они ответили: «Идем в магазин покупать горнолыжные ботинки». По словам Сергея, сына Хрущева, Никита Сергеевич не видел ничего необычного в этой акции. Он считал, что в Америке с ее шумными, грубыми нравами, где запросто могут освистать любого певца или политика, такие формы протеста вполне нормальны. Однако недовольная новатором Хрущевым ортодоксальная партгосноменклатура истолковала этот поступок как дискредитирующий Советский Союз.
При жизни Хрущева была предпринята одна-единственная попытка лишить слухи питательной среды, дать объяснение того, что произошло в Нью-Йорке. В стенографическом отчете XXII съезда (1961) удалось обнаружить выступление Аджубея, подробно осветившего этот эпизод. Но — только для делегатов съезда. Аджубей начал с того, что правящие круги США привыкли рассматривать ООН как свою вотчину. Советская делегация, по его словам, развеяла царившую там тошнотворную атмосферу парадности, мертвящей скуки и твердо дала понять западным политикам, что им не удастся там вечно командовать.
— Может быть, это и шокировало дипломатических дам западного мира, — сказал Аджубей, — но просто здорово было, когда товарищ Хрущев однажды, во время одной из провокационных речей, которую произносил западный дипломат, снял ботинок и начал стучать им по столу.
В этом месте стенограмма зафиксировала бурные аплодисменты и смех.
— Всем сразу стало ясно, — продолжал оратор, — мы решительно против, мы не хотим слушать такие речи! Причем Никита Сергеевич Хрущев ботинок положил таким образом (впереди нашей делегации сидела делегация фашистской Испании), что носок ботинка почти упирался в шею франкистского министра иностранных дел, но не полностью. В данном случае была проявлена дипломатическая гибкость.
И снова смех и бурные аплодисменты.
— С трибуны Генеральной Ассамблеи, — иронизировал Аджубей, — не только слоны западного мира выступали. Иногда они выпускали мосек. Однажды на трибуну выполз представитель Филиппин и завел речь о том, что порабощенные страны существуют, дескать, и кое-где в Европе, явно намекая на социалистическое содружество. Немедля было взято слово для ответа и отпора. Филиппинец получил то, что заслужил: прозвище холуя империализма. В конце следующего дня этот филиппинец вышел бледный на трибуну, начал с извинений (значит, подействовало!), а потом заявил, что он смотрел несколько русско- английских словарей — искал в них, что означает слово «холуй». По одному словарю — это лизоблюд, подхалим, по другому, английскому, словарю — низкий, мерзкий человек, пресмыкающийся. Прошу, мол, господина Хрущева изъять слово «холуй» из протоколов Генеральной Ассамблеи. Он немедленно получил ответ: это будет сделано в том случае, если слово «холуй» останется в протоколе Ассамблеи по тексту выступления филиппинского делегата. Видимо, не разобравшись, что к чему, филиппинец сказал: я
