плескались отблески какого-то внутреннего пламени, ее самая главная мечта.
– Хорошо, пусть это будет «Пининсула», Гарретт. Я хочу туда.
К тому времени, как они доехали на трамвайчике до города, а потом по Гарден-роуд дошли до пристани, легкий вечерний бриз превратился в холодный, пронизывающий ветер. Гарретт накинул на ее дрожащие плечи свой китель, но Джулиана продолжала дрожать при виде серебряных волн в заливе.
– Я боюсь воды, – призналась она, – я не умею плавать и…
Она запнулась, внезапно осознав, что не следует рассказывать ему правду о своем прошлом.
– И?
– Это смешно, наверное, звучит для островитянки?
– Нам вовсе не нужно пересекать залив, Джулиана, – сказал Гарретт с какой-то только для нее возникшей и ей предназначенной нежностью. – Но если мы поедем, я обещаю тебе, что с тобой ничего не случится. Я отлично плаваю и не допущу несчастья.
В голосе Джулианы чувствовались одновременно нежность и сила:
– Я хочу сегодня поехать на Цзюлун, Гарретт. С тобой…
На самом деле при таком ветре залив не представлял никакой опасности – иначе паромы бы не ходили. Проходя по трапу, Джулиана вдруг вспомнила, что такое волнение, как сейчас, всегда радовало ее, когда она жила на джонке. Конечно, джонки качались, и это могло привести к беде при неосторожном обращении с огнем, но это случалось так редко, и в те дни, когда море волновалось, она танцевала на палубе, как балерина, перепархивая от одного борта к другому, стараясь предугадать следующее движение волн, двигаться вместе с морем.
За пять лет она привыкла к неподвижности суши: та неподатливость, что заставляла когда-то ее привыкшие к волнению моря ноги спотыкаться, теперь воспринималась как незыблемость – и безопасность. Ступая на качающуюся палубу парома, Джулиана подумала, станет ли она снова хрупкой морской нимфой, вернутся ли к ней знакомые радостные воспоминания?
Они не вернулись. Ноги стали непослушными, и толчки парома казались ей слишком сильными, словно судно хотело освободиться от нее, отвергая прикосновение ее ног, как и она некогда отвергла море навсегда. Неужели Тянь Хоу, Владычица моря, по-прежнему недовольна ее предательством?
Если бы не Гарретт, Джулиана упала бы. Он не споткнулся, и твердая рука, поддерживающая ее, не дрогнула. Когда они уселись, он продолжал держать ее, стараясь своей уверенностью успокоить ее страх.
– Как красиво, – пробормотал он, когда паром отчалил и начал своей недолгий путь к Цзинь Ша Цуй на другой стороне залива.
Это Гарретт сказал, не отрывая от нее глаз, но несмотря на нежность, звучавшую в ее голосе, Джулиана почему-то так оробела, что принялась смотреть на открывавшийся пейзаж за бортом. Эта сцена, цепочка ночных городских огней со стороны залива Виктории, была ей знакома только по фотографиям. Теперь, своими глазами увидев все это великолепие, она могла только повторить его слова:
– Да, это красиво.
Гарретт улыбнулся, почувствовав ее робость, и стал ждать, глядя на ее изящный профиль, пока она повернется к нему. И когда Джулиана откликнулась на безмолвной призыв его сердца, он тихо повторил:
– Это так прекрасно.
Когда они добрались до вестибюля «Пининсулы», Джулиана позвонила Вивьен. Она сказала ей, что проводит вечер с американским летчиком, которого встретила на Пике, но в ее голосе, видимо, звучала такая радость, что все тревоги Вивьен сразу рассеялись. Вокруг Джулианы уже с пятнадцати лет вилось немало ухажеров, но она всегда подозрительно относилась к мужчинам и отвергала их притязания, погруженная только в свои проекты и мечты.
Но теперь благодаря этому американскому пилоту Джулиана не только отбросила осторожность, но и победила страх, который начал казаться Вивьен непреодолимым. И все же, чтобы еще раз успокоиться, она спросила:
– Так ты в «Пининсуле», Джулиана?
– Да. И она в самом деле так прекрасна, как ты мне рассказывала, – спокойно ответила Джулиана, вспоминая времена, когда в моменты полного штиля Вивьен предлагала ей съездить в «Пен», славящуюся своим чаем. – Мы с Гарреттом собираемся поужинать, и…
Джулиана не знала, что сказать еще – она знала только, что не сможет по своей инициативе расстаться с ним.
– Ты с ним в безопасности, – сказала Вивьен, и это прозвучало не как вопрос, а скорее как утверждение, потому что радость, звучавшая в голосе Джулианы, уже послужила для нее ответом.
– Да.
– Тогда я спокойно за тебя.
«Гадди» был одним из наиболее фешенебельных ресторанов Гонконга. Его посещали коронованные персоны, президенты и знаменитые актеры, кинозвезды, богатые судовладельцы и могущественные китайские магнаты с их элегантными спутницами «тайтай».
У потолка сияли хрустальные парижские люстры, полы устилали доходящие до щиколотки пушистые тайпинские ковры, а неподалеку стояла бесценная ширма, сделанная в 1670 году, бывшая некогда украшением летней императорской резиденции в Пекине; на лучшем фарфоре подавались чудеса французской кухни.
Однако Джулиана и Гарретт, казалось, не замечали всей этой роскоши – они были погружены в чудо своей любви и не могли даже на миг оторвать глаз друг от друга. Оба чувствовали, насколько драгоценен каждый миг, проведенный вместе.
Это был волшебный мир мечты и желания, нежных слов и улыбок, мир правды и лжи.
Гарретт не лгал Джулиане. В ее прекрасных глазах тоже светилась любовь, однако в остальном, в том, что она сказала ему, было мало правды.
Джулиана не понимала, что именно заставляло ее лгать Гарретту. Она не стыдилась своего происхождения. Но что-то не имеющее определения приказывало ей обманывать его.
Гарретт же полагал, что все, что говорит Джулиана – правда. В тот вечер ему и в голову не пришло, что женщина, которую он любит, женщина, с сердцем которой слилось его сердце, станет лгать ему.
– Мои родители умерли вскоре после того, как я родилась, – сказала Джулиана. – Они вышли в море и утонули во время ужасного шторма.
– Неудивительно, что ты так боишься воды.
– Я не боюсь, больше не боюсь, особенно рядом с тобой. – Выражение его глаз, появившееся после этого робкого признания, заставило ее трепетать от незнакомого, но мощного влечения. Она смутилась и только через несколько минут смогла продолжить придуманную ею легенду о дочери богатых родителей, сироте, выращенной еще более богатой теткой, которую воспитали в самых лучших английских школах Гонконга.
Когда Джулиана заговорила о Вивьен, она смогла говорить правду.
– Это очень современная женщина, она во всем опережает свое время. Ее магазин процветает, и она сделала целое состояние, инвестируя деньги в наиболее процветающие торговые фирмы Гонконга.
– И ты рассчитываешь продолжить ее дело?
– Надеюсь. Только не на бирже, а в моде. Когда-нибудь мы вместе с тетей откроем собственный дом моды. – Джулиана улыбнулась. – Мы даже придумали для него название.
– Какое же? – спросил Гарретт, чьи глаза сияли от счастья.
– «Жемчужная луна», – ответила Джулиана.
– Ты останешься со мной сегодня, Джулиана? – спросил Гарретт к концу ужина, хотя они едва прикоснулись к изысканным яствам, стоявшим перед ними.
– Да. Сегодня, завтра, столько, сколько ты хочешь! – сказала Джулиана Гуань, приемная племянница самой независимой и удачливой женщины Гонконга. На ней было элегантное платье, чудесная прическа, она прекрасно говорила по-английски. Она выглядела современной, утонченной и опытной девушкой, на самом же деле она практически ничего не знала об интимных отношениях мужчины и женщины.
Джулиана слышала, что китайские девочки, младше ее, продают себя американским солдатам,
