– Прекрасно, вы знаете... репетиция оркестра, простите. Они уже давно ждут меня.
– Я в самом деле огорчен, мадам, что вы задерживаетесь в школе после занятий.
– Интересно, что означают эти слова – «после занятий».
– По-моему, вы обязаны находиться здесь только до трех.
– С тех пор как я – в далекой, юности – начала работать в школе, для меня занятия не кончаются никогда. А для вас, кстати? Кто это старался незаметно проскользнуть в калитку вчера после пяти вечера? Не мистер Риердон? О нет, нет, конечно, не директор этой школы!
– Как поживает вошь, которую вы нашли у себя в голове?
– Я оказала ей должное гостеприимство. Раз уж она попала ко мне. Приготовила ей чай и все прочее. Расспросила, как она живет. Помогла ей удовлетворить ее порочные склонности. Отнеслась с сочувствием к ее мечтам. Выяснила, что она отвергнута обществом и желает пребывать в одиночестве.
– Она размножается?
– Как это возможно, если она одна?
– Чужой!.. Чужой! – раздается предостерегающий крик Матаверо; чем бы он ни занимался, его глаза примечают все, что делается вокруг.
Вайвини тут же поднимает голову в надежде услышать что-нибудь интересное; Раремоана стремительно бежит ко мне, перепрыгивает через дремлющего на циновке Мохи и крепко обхватывает меня обеими руками, чтобы защитить бог знает от каких бед; несколько малышей, оказавшихся достаточно близко от Матаверо, чтобы расслышать его боевой клич, устремляют вверх карие глаза. Я разгибаю спину, одеревеневшую от сидения за низеньким столом, где пишут четыре маленькие руки, и вижу мистера Аберкромби: вытянув вперед огромную руку, он идет ко мне, перешагивая огромными ногами через все преграды на пути: через замки, грузовики, доски с глиной и детей, – как я хотела бы вот так же перешагивать огромными ногами через все преграды на моем учительском пути!
– Здравствуйте, мисс Воронтозов, как поживаете?
Они должны встать, как делают городские дети в милых его сердцу роскошных приготовительных классах, мелькает у меня в голове тревожная мысль, и, конечно, они должны сказать: «Здравствуйте, мистер Аберкромби!» Я торопливо оттираю полой халата цветной мел с правой руки, здороваюсь с ним и в растерянности замечаю, что на его ладони остаются красные и черные пятна.
– Вы поставили на мне клеймо, мисс Воронтозов.
– Мел плохо отчищается.
– Простите?
Разговаривать немыслимо: в дальнем углу репетирует оркестр, Хирани шьет на машинке, Хори барабанит по клавишам пианино, рядом с нами несколько больших девочек болтают, вышивая эмблемы на карманах, в окно врываются крики заждавшихся баскетболистов из команд «В» и «Г» – и все это на фоне чудовищного гула приготовительного класса.
– Мел плохо отчищается.
– Я нисколько не возражаю, пусть учителя оставляют на мне клеймо.
Мистер Аберкромби пришел за текстами для чтения, он хочет напечатать их на своей волшебной машинке...
– Женщина-методист... – начинаю я чуть позже.
– Простите?
– Хори, отпусти педаль! Неужели вы не видите, что я разговариваю с гостем? – кричу я оркестрантам в углу. – Играйте тише! Она больше ни разу не появлялась здесь. Блоссом, носовой платок!
– Это результат моей деятельности. Я попросил ее не приходить к вам. Сказал, что вы работаете по собственной системе. Но если хотите, я пришлю ее.
– Нет, нет! Пусть не приходит! Пусть не приходит! Спасибо!
Мистер Аберкромби протягивает руку почти через два низеньких стола и берет лист бумаги, на котором Вири описывает, как дедушка – это страшная тайна! – зарезал картофельным ножом незаконнорожденного младенца его сестры, а труп спрятал под матрац; мистер Аберкромби читает.
– Мне хотелось бы сохранить этот листок.
– Пожалуйста... пожалуйста. Блидин Хат, не смейся так громко!
– Я заплачу ему.
Его рука шарит в глубине серого кармана, я слышу позвякивание серебра.
– Не говорите со мной о деньгах!
– Но это его собственность. Это...
– Простите? А вы, большие девочки, могли бы вести себя более прилично. Вы же видите: я разговариваю с посетителем. Я была достаточно снисходительна и не прерывала вас. Но сейчас вы, кажется, могли бы не мешать мне.
– Это ведь только разумно...
– А почему нужно быть разумным?
Губы неохотно растягиваются, улыбка преображает суровое лицо, рука возвращается пустой. Он подходит к пианино, облокачивается на верхнюю крышку и, поглаживая подбородок, наблюдает за классом.
