внимательны. Скажите, как вы думаете, есть во мне хоть что-то, ради чего стоит обо мне позаботиться?
Я отважно смотрю в ясные юные глаза, я изо всех сил напрягаю зрение, потому что свет лампы подчеркивает красоту его лица, а красный абажур скрадывает возраст моего.
– Не знаю, – говорю я, – не знаю.
Я в школе, прочь мечты; ни одна капля бренди не скрашивает мое утро. Зато я чувствую себя необычайно устойчиво, как будто мои ноги – хотя бы ноги! – обретают точку опоры в эти абсолютно трезвые утренние часы; правда, затраченные усилия тут же старят меня лет на пять.
И я не могу сказать «прочь!» матери. Марка. Я вышла к ней на лужайку. Пьяная или трезвая, я не допущу, чтобы такие, как она, ступили на мое бесценное утлое суденышко.
– Марк передал, что вы просили меня зайти, – говорит она.
– Миссис Каттер, я прошу вас купить густой гребень.
Взрыв!
– Марк рассказал, что ему вычесывали голову! А я сказала: «Надеюсь, не в последнюю очередь. А то бы наверняка что-нибудь нашли!»
– Так как же, миссис Каттер?
Малыши обступили меня со всех сторон. Коричневая Раремоана обхватила руками, чтобы не дать в обиду. Это тоже успокаивает меня. Я пристально разглядываю мать Марка. Мне не нравится ее лицо – лицо замужней женщины, у которой есть дети. По мнению старой девы, ее глаза должны сиять нежностью и умиротворением. А у матери Марка тяжелый, недоверчивый, обвиняющий взгляд, будто недостаточно иметь чудного сынишку и чудную дочурку, чтобы мысли сверкали радостью. Впрочем, кого интересует мнение старой девы в таких делах?
– Он сказал, что начали с него. Но он сказал, что это делала девочка маори!
Миссис Каттер нервничает. А я снова борюсь со смехом, как борюсь обычно со слезами. В один прекрасный день меня увезут в больницу, сделают операцию и удалят весь накопившийся во мне смех. Только из страха перед хирургическим вмешательством я слежу за своим лицом и стараюсь не вспоминать, как девочка маори вычесывала вшей из головы белого мальчика. Почему я не смеялась тогда, чтобы высмеяться и забыть об этом? Что я за нелепое существо!
– Подумайте сами, мисс Воронтозов, девочка маори заботится о чистоте волос белого мальчика!
О, она в состоянии выговорить мою фамилию! Я тут же перебегаю на ее сторону. Я горю сочувствием, я не подозревала, что способна так запылать. Преграда рухнула! Я стараюсь попасть ей в тон.
– Я понимаю, как ужасно услышать такую новость, – говорю я. – Как оскорбительно обнаружить в голове своего ребенка «этих тварей». Стоит один раз найти их в голове своего ребенка, и потом уже никогда об этом не забудешь. Вам остается только купить вошкин гребень... густой гребень, я хочу сказать.
– Вот почему, мисс Воронтозов, все белые дети бросили эту школу! Еще до того, как вы и мистер Риердон сюда приехали. Они перешли в другую школу. Родители нашли у своих детей этих прыгучих тварей и сказали: «Довольно, белым детям здесь больше не место!» И забрали их. Я тоже забрала свою девочку.
– Понимаю, – говорю я. – Но вам незачем так волноваться. Достаточно купить маленький гребешок и раз в день пройтись по волосам. Они ведь скачут, эти твари.
О, если бы директор видел, как блистательно я исполняю свою роль, как я стараюсь спасти его школу!
– Ах!.. Ах!..
У нее перехватывает дыхание, она закрывает лицо руками.
– Он подрастет, и все пойдет по-другому, – утешаю я мать Марка. – Пока дети маленькие, им, конечно, трудно следить за собой.
– Ах!.. Ах!..
Я, кажется, говорю не то, что нужно.
– Не успеете вы оглянуться, а у него полна голова. Они вылупливаются за восемь дней. Миссис Риердон нашла сто сорок четыре штуки.
– Ах...
– Но сестра опять приедет на следующей неделе, она снова вычешет головы всем до одного.
После занятий я захожу в. кабинет директора, он встает и предлагает мне свой стул.
– Миссис Каттер уверяет, – говорю я, – что это вши выжили белых детей из нашей школы. Я думала, туберкулез.
– Туберкулез. Но это была ложная тревога. Теперь в школах нет туберкулеза – всем регулярно делают манту.
– Какое облегчение произнести слово «вши»! Я никогда не употребляю его в разговорах с родителями. Я всегда говорю «эти твари». И слышу в ответ «вошки». Более привычный вариант. Более интимный. «Я и мои вошки» и так далее.
– Помню, как мистер Каттер впервые привел Марка. Мы все в полном составе стояли, у дверей, он шел размашистым шагом и держал Марка за руку. «Я ходил в эту школу, когда был мальчонкой, – сказал он, – а что годится для меня, годится и для моего сына!» Хлоп! И Марк тут!
Я разражаюсь бессмысленным смехом, я трясусь от смеха в полное свое удовольствие. Слава богу, здесь это не возбраняется.
