Они стояли и, замерев, смотрели друг на друга, словно виделись впервые. Только шум дождя и потрескивание веточек нарушали тишину. Напоенный ароматом моря и сосен теплый воздух сладостно овевал их кожу.
— Ты похожа на сирену, — наконец прошептал Колин.
— А кто ты? — прошептала в ответ Эмма. — Дух леса?
Снаружи донесся резкий крик чайки. Одна из лошадей переступила копытами по каменному полу. Другая фыркнула. Эти звуки разрушили сковавшие Эмму чары, и она спросила, кивнув на животных, которые закрывали от них выход из пещеры:
— А что они, по-вашему, обо всем этом думают?
Колин провел рукой по лицу.
— В Треваллане о нас, наверное, беспокоятся. Неизвестно, сколько продлится этот дождь. Может, поедем все-таки домой?
Эмма не спорила. Ей вдруг ужасно захотелось в спокойный, обжитой Треваллан. Она подошла к кучке размокшего бархата, который недавно был амазонкой, вытащила из нее юбку и подумала, как кстати сейчас был бы пакетик булавок.
К тому времени, когда они более или менее прикрыли наготу, дождь начал стихать. Но при всем том барон Сент-Моур и его баронесса вернулись в свой величественный дом в скандальном облачении. На Эмме были камзол Колина и промокшая бархатная юбка, которая все время норовила сползти с ее бедер на землю. Волосы у нее были в дичайшем беспорядке. На Колине были промокшая льняная рубашка и бриджи, которые, казалось, сели на несколько размеров. Шейного платка вообще не было.
— Господи! — воскликнула, увидев их, экономка. — Как вы думаете, — спросила она испуганно у камердинера, — они рассердятся на меня за амазонку? Когда я ее принесла, она как будто была в порядке.
Реддингс посмотрел на Колина, которого знал десять лет и видел во всяком виде, потом на его жену, за которой он с интересом наблюдал все последние дни, и сухо заметил:
— По-моему, они меньше всего беспокоятся об амазонке.
Миссис Трелони бросила на него укоризненный взгляд и поспешила на помощь Эмме.
— Жаль, что вы не взяли с собой горничную, миледи, — сочувственно сказала она.
Эмма истерически хихикнула. У нее был только один слуга — Ферек, и он очень даже хотел поехать с ними в Треваллан. Но она решила, что для медового месяца он не самый подходящий спутник.
— Первым делом вам надо принять горячую ванну, — продолжала экономка.
Она взглядом приказала стоявшим поблизости служанкам готовить ванну, а сама повела Эмму наверх, чтобы поскорее стащить с нее лохмотья.
Когда через несколько часов Эмма и Колин встретились за обедом, оба были вполне респектабельно одеты. С достоинством заняв свои места за столом, они принялись за трапезу. Манеры их были безукоризненны, но ели молодожены мало и разговор за столом не вязался. Когда один из них произносил какую-нибудь невинную фразу, а другой поднимал глаза, чтобы ответить, вдруг наступало напряженное молчание. Оба быстро отводили глаза, совершенно забыв, о чем шла речь.
— Устали вроде, — заметил один из лакеев, возвращаясь с подносом на кухню.
— Как бы не подхватили простуду, — отозвалась повариха. — Пробыть столько времени под дождем. Надо приготовить им горячий поссет[4].
Встав из-за стола и пройдя в дверь, которую ей открыл лакей, Эмма поняла, что не знает, куда идти. Сидеть одной в огромной гостиной ей совсем не хотелось. Глупо соблюдать городские условности здесь. Да и вообще ее томило какое-то беспокойство, и она была как на иголках.
Эмма поднялась к себе, взяла шаль и вышла на террасу. Туч на небе уже не было, и каменные плиты пола высохли. Она ходила по террасе, размышляя о том, что произошло в пещере. Почему ее преследует образ полуобнаженного Колина? Как ни старалась Эмма отогнать мысли о Колине, у нее ничего не получалось: то она представляла, как гладит его грудь, то вспоминала нежность его ласк и поцелуев. Эмма была потрясена глубиной и силой своего желания. Но она боялась верить себе. Подобные чувства опасны, они затмевают рассудок, искажают реальность и толкают человека на ужасные ошибки. Уж этому-то ее научили годы страданий. Да, сейчас она находилась в совершенно ином положении, но нельзя забывать, что ее замужество не что иное, как товарищеский союз, и Колин, судя по всему, не очень-то рвется к ней в постель.
Хотя… там, в пещере, он смотрел на нее совсем не на друга. Это была страсть, и от одного воспоминания у Эммы по телу пробежал трепет паники и предвкушения. Почему же Колин ничего не сказал и ничего не сделал, чтобы доказать свое право на нее?
Колин тоже пребывал в смятении. Он вспоминал розовую кожу Эммы, соблазнительные очертания ее груди и живо представлял себе, с каким наслаждением проведет рукой по ее животу вниз… Эти образы не оставляли его ни на минуту в покое, и, в конце концов, ему стало просто трудно сидеть в кресле.
«Собственно, почему я женился на Эмме? — раздраженно думал Колин. — Потому что этот брак обещал отсутствие всякого волнения и бурных чувств. Мы ведь вроде заключили ясный договор. Оба — взрослые люди, оба знаем жизнь. И вот, пожалуйста: сижу и распаляю себя мыслью о том, как бы овладеть собственной женой…»
Колин чертыхнулся. Надо, наконец, что-то делать. Однако как колотится сердце! Он допил портвейн и решил найти Эмму.
Эмма вздрогнула, когда Колин неожиданно появился на террасе.
— Уже поздно! — сказал он, беря быка за рога. — Нам пора ложиться спать.
— Что?
— Я сказал…
— Я слышала, что вы сказали.
Колин подошел ближе. Эмма отступила назад. Тогда он двумя шагами пересек разделяющее их пространство, схватил ее за плечи и заставил взглянуть себе в лицо. И увидел у нее в глазах отражение своих собственных воспоминаний о том, что произошло в пещере. Она не могла их подавить, так же как не мог их подавить он. Колин наклонился и приник к ней страстным поцелуем. Его пальцы до боли сжали ее плечи. На секунду Эмме стало страшно, но его поцелуй так пьянил, так соблазнял, так уговаривал отдаться ему. Ей казалось, что этот поцелуй никогда не кончится. Он ошеломил ее, как тогда, в первый раз. Ее рот сам приоткрылся ему навстречу. В восторге Колин гладил ее плечи и грудь, потом обхватил ее за талию и крепко прижал к себе.
У нее кружилась голова, она словно таяла в объятиях Колина, чувствуя животом его желающую плоть.
— Пошли, — наконец сказал Колин.
В спальне он опять прильнул к ней в нежном поцелуе, разжигая в ней страсть дразнящим языком. Эмма сначала отвечала ему с робостью, но постепенно осмелела и полностью отдалась поцелую. Колин стал целовать ее шею, потом плечи, потом грудь над вырезом платья, легонько поглаживая ее.
«Как она красива!» — думал Колин, глядя в потемневшие от страсти огромные глаза Эммы. Он быстро расстегнул пуговицы у нее на спине и стянул платье вниз. Эмма опять предстала перед ним в одной рубашке, через которую в свете свечи розовело ее тело.
Колин сбросил камзол, вслед за ним полетела остальная одежда. Наклонившись, он приподнял на Эмме рубашку, и его руки заскользили по ее ногам. Через мгновение он уже ласкал ее живот и грудь.
Эмма застонала. Колин одним движением сдернул с нее рубашку и впился глазами в ее обнаженное тело.
— О Боже! — проговорил он, упиваясь ее красотой. И эта красота принадлежала ему!
Он накрыл ладонью совершенной формы грудь. Большим пальцем потер сосок, и Эмма ахнула. Он желал ее почти до боли. Не в силах больше сдерживаться, Колин положил ее на постель, наклонился и языком стал ласкать ее грудь. Эмма вскрикнула от наслаждения. В ней возникло жгучее, непонятное томление. Но Колину оно, видимо, было понятно. Его рука скользнула по ее животу, спустилась ниже. Эмма вздрогнула и вцепилась в его плечи. Наслаждение было настолько мучительно остро, что она была на грани обморока. Мир экстаза, о существовании которого Эмма даже не подозревала, принял ее в свои объятия…
