Эмма слушала его и старалась понять. Вот источник его черной меланхолии! Вот то, что их разделяет. У нее не раз наворачивались на глаза слезы, но она старалась держать себя в руках, чтобы не прервать поток признаний. Когда Колин, наконец, выговорился и весь как-то обмяк, Эмма ласково погладила его по голому плечу.
— Ты вся продрогла! — воскликнул Колин. — Столько времени сидишь здесь в одной ночной рубашке!
И вдруг он осознал, что только тонкая материя прикрывает — да скорее открывает — ее соблазнительные формы.
— А я вот залезу под одеяло, — сказала Эмма и нырнула к нему прежде, чем он успел открыть рот. Их тела соприкасались бедрами и плечами. Колина обожгло желание, кровь застучала в его жилах, руки задрожали. Ему захотелось повернуться к ней, стиснуть в объятиях, затопить все свои растерянные мысли и чувства в бурном потоке страсти. Он резко отодвинулся от Эммы. Нет, сейчас он не должен ее касаться. Если он чем-то напугал ее в ту, первую ночь, сейчас его бурный натиск, его изголодавшаяся страсть отпугнут ее навсегда. Колин молча боролся с собой.
Через задернутые шторы пробивался предутренний свет. Струя проникшего в комнату соленого ветра овеяла их лица прохладой. Шум прибоя был еле слышен сквозь пелену тумана.
— Господи, что я наделал! — тихо проговорил Колин. — Я никому и никогда про это не рассказывал. А теперь вывалил это все вам, женщине, которая понятия не имеет, что такое война и кровь.
— Я видела достаточно драк в игорных домах, — возразила Эмма. — И схваток на ножах в темных улицах.
— Это не одно и то же.
— Разумеется. Но я рада, что вы мне все рассказали.
Колин повернул голову к ней.
— Эмма… — начал он.
— Разве вы не понимаете? Я не знала лагерной жизни и не видела сражений, и поэтому у меня нет воспоминаний, которые преследуют вас. Они не имеют надо мной такой власти.
— Это не важно. Я не имел права рассказывать вам про все эти ужасы.
— Слушать — это совсем не то, что пережить, — спокойно ответила Эмма. — И право тут ни при чем.
На это Колин не нашел что возразить и молча глядел на прядь ее волос, которая протянулась к нему через подушку. Эмма не казалась напуганной, в ней не чувствовалось отвращения. Он не мог этого понять. Она же женщина, мягкая и ранимая, как все женщины. Она умна, у нее богатое воображение, тонкие чувства — все те качества, которые стали для него проклятием на войне. Откуда же у Эммы такая сила духа?
— Помните, мы заключили уговор, — сказала Эмма, словно прочитав его мысли. — Я ведь не изнеженная лондонская девочка. Я знала страдания и лишения. От меня не надо скрывать жестокой правды.
От ее слов на Колина нахлынула волна нежности. Ему хотелось укрыть эту женщину от всех невзгод. Но уже, наверное, поздно. Как и его армейские друзья, она уже подверглась тяжким испытаниям.
— Это слишком тяжелый груз, — пробормотал он, думая, что, наверное, сделал ошибку, женившись на Эмме.
Светской девчонке он не стал бы поверять свои страшные воспоминания. Да какое право он имеет поверять их кому бы то ни было! Когда он говорил о товариществе, ему и в голову не приводило, что оно примет такую форму.
Эмма же, у которой не шли с ума посеянные Колином страшные образы, думала о меланхолии, осенявшей его жизнь. Сможет ли он когда-нибудь освободиться от нее. Ну вот, теперь она узнала, откуда эта тьма в глубине его глаз. Как она и опасалась, в его душе были темные закоулки. Но как они отличались от темных сторон души Эдварда! Вместо слабости, которую можно было только презирать, Колин таил в себе силу. Его мучили демоны печали, а не алчность, не одержимость азартного игрока. Эдварду нельзя было помочь, — думала Эмма. — А Колину… Ему, может быть, можно.
Они лежали рядом, и каждый боролся с призраками своего прошлого.
Проснулась Эмма в девять часов утра в собственной постели. Наверное, меня сюда принес Колин, — подумала она, вставая и надевая пеньюар. Она тихонько прошла в его комнату, но она оказалась пустой, и Эмма опять вернулась к себе.
Ее спальня была большой. Не зная, чем себя занять, Эмма начала разглядывать комнату. На стенах, оклеенных обоями в цветочек, узор уже превратился в мутные розовые и зеленые разводы. Мебель старомодная и потертая. Ковер хорошо сохранился, но выцветшие на солнце шторы уже не подходили к нему по расцветке. Эмма выглянула в окно и ахнула. Перед ней расстилался бескрайний синий океан, переливающийся на солнце золотистыми отблесками. Внизу раскинулся узкой полосой сад, за которым начинался крутой обрыв к воде. Боже, какая потрясающая картина!
— Я каждый раз изумляюсь этому виду из окна, — раздался неожиданно голос Колина.
Эмма обернулась. Колин стоял в дверях и ласково улыбался. Его лицо не выдавало отпечатка беспокойной ночи.
— Как вы себя чувствуете? — спросила Эмма.
— Превосходно.
Колин раздвинул на всех окнах шторы, и комнату залило солнечным светом.
— Какая красота! — воскликнул он, глядя в безбрежную даль.
Эмма видела перед собой прежнего Колина. И видела, что он предлагает ей восстановить их прежние отношения, словно на свете не было никаких кошмаров, никаких бед, трудностей или непонимания. Ее охватило горькое разочарование, ей захотелось сказать что-нибудь такое, что хорошенько его встряхнуло бы и вышибло бы из него эту светскую невозмутимость. Но когда он обернулся и посмотрел на нее, Эмма вспомнила, какая мука была у него в голосе ночью, и не решилась — не решилась лишать его равновесия, пусть временного.
— Дух захватывает, — весело ответила она, высунулась наружу и полной грудью вдохнула морского воздуха. — А как тепло!
— Осторожнее! — Улыбаясь, Колин подошел и встал рядом с ней. — Если вы упадете из окна, все скажут, что я вас толкнул — такая басня ходит об одном из моих предков.
— Он вытолкнул жену из окна?
— И всего через несколько недель женился на дочери соседа.
— Какой негодяй! — воскликнула Эмма. — На месте его жены я являлась бы к ним призраком по ночам, пока новая жена с воплями не сбежала бы из дома.
— Увы, — озорно улыбаясь, покачал головой Колин. — Она, по-видимому, была не из пугливых.
— Так у вас в доме и правда есть привидение бедной убитой жены?
— Говорят, иногда появляется. Я ее никогда не видел.
— А я разыщу! — заявила Эмма.
— Только должен вас предупредить, что, согласно легенде, она из ревности к красоте своей пятнадцатилетней дочери заперла ее в комнате и отказывалась оттуда выпускать. Бедная девушка чуть не зачахла взаперти, пока не вмешался отец и не прибегнул к помощи открытого окна.
— Вздор, — сказала Эмма. — Это он придумал себе в оправдание. Небось, вторая жена была молода и красива?
— Она была только на год старше его страдалицы-дочери.
— Ну вот!
— Вас, вижу, на мякине не проведешь.
— Конечно, нет. Если хотите меня провести, придумайте более правдоподобную историю.
— Ладно, если мне когда-нибудь вздумается поменять жену, я буду иметь это в виду.
— Вот именно, милорд, — засмеялась Эмма. — И предупреждаю заранее: я-то обязательно буду являться к вам по ночам.
— В таком случае как славно, что у меня нет таких планов хотя бы на ближайшее будущее.
— А какие еще безобразия происходили у вас в семье?
