и боли. Яркая форма солдат в красных и черных пятнах — кровь и следы пороха. Над полем стелется едкий дым, скрывая трупы одних и открывая взору другие. Вдалеке бредет лошадь с раной в боку. Лишь один звук нарушает страшную тишину — крики воронов-стервятников, зовущих товарищей на пир. Колин брел во сне по этому мертвому полю, разыскивая сам не зная что. Но, останавливаясь около каждого трупа, он каждый раз узнавал друга. Вот Тедди Гарретт, с которым он познакомился в шесть лет в Итоне. Вот Джон Диллон, который вступил в полк одновременно с Колином и скоро стал его ближайшим другом. Вот Джек Морли, о веселом нраве которого и успехе у дам по полку ходили легенды. Вот полковник Браун, которого Колин бесконечно уважал и который в течение трех лет практически заменял ему отца. На какое бы лицо он ни взглянул, оно было ему знакомо. Все они пали. А сам Колин каждый раз отделывался легкими ранениями, но зато болел сердцем и мрачнел духом, пока им полностью не овладело отчаяние. Вон оно стоит на горизонте, как грозовая туча, вот подходит ближе и опускается на него, заставляя задыхаться от зловония. Отчаяние поглотило Колина, надежда превратилась в издевательство. Колин застонал во сне. Эти резкие, хриплые стоны, полные боли и горя, заглушили шепот волн и свист ветра, проникли через открытую дверь и разбудили Эмму.
Несколько секунд она смотрела в темноту, пытаясь собраться с мыслями: что случилось, какую беду она почувствовала даже в глубоком сне? Опять раздался стон. Эмма села в постели, пытаясь понять, откуда доносится этот страшный звук.
Поняла она это быстро. Точно такие же звуки она слышала в ночь своей свадьбы. Она быстро выскользнула из постели и босиком побежала к спальне Колина.
Дверь была приоткрыта, и Эмма с бьющимся сердцем переступила порог.
В спальне было совсем темно, и ей пришлось на ощупь добираться до кровати Колина. На маленьком столике рядом с кроватью она нащупала свечку и зажгла ее. Облитый потом Колин лежал на сбитых простынях и мотал головой, непрерывно повторяя сквозь стиснутые зубы: «Нет! Нет!»
Эмму испугало выражение его лица. Все мускулы на нем словно закаменели, рот полуоткрыт в оскале, лоб изрезан морщинами, как у пожилого человека. «У него такой вид, точно его пытают», — подумала Эмма. Она схватила Колина за плечо, пытаясь стряхнуть сковавший его ужас.
— Колин! — позвала она. — Колин, проснись!
Он вывернулся и откатился к другому краю постели. Эмма залезла на кровать, встала на колени и принялась трясти его изо всех сил.
— Колин! — умоляла она. — Проснись! Все в порядке. У тебя кошмар! Проснись!
Колин содрогнулся всем телом и, буркнув что-то неразборчивое, вскочил и размахнулся, словно отбиваясь от врага. Эмма едва успела уклониться от удара, но при этом потеряла равновесие и ухватилась за Колина, чтобы не упасть на пол.
— Это только сон! — твердила она. — Все в порядке. Тебе приснилось.
Колин затих, но не расслабился. Эмма чувствовала, как напряжены его мышцы, как неестественно выгнута его спина.
— Беда в том, что это вовсе не сон, — невнятно проговорил он, словно до сих пор по-настоящему не проснулся. — Это все правда.
— Что? — тихо спросила Эмма.
— Смерть. Они все умерли. Их пронзили пули или рассекла холодная сталь. Их никого уже нет. Но они преследуют меня во сне.
Он опять содрогнулся, и его кожа вдруг стала влажно-холодной. Эмма крепче обняла его.
— Возвращаясь в лагерь, мы никогда не знали, кого недосчитаемся, зато знали наверняка, что кого-то после боя уже не будет с нами — кого-то из друзей, с которыми мы еще вчера вместе ели и пили, ехали в одном строю. В конце концов, уже хотелось, чтобы тебя самого настигла пуля, потому что тогда…
Колин вдруг оборвал себя, выпрямился и огляделся, точно только сейчас понял, где он. Судорожно вздохнув, он посмотрел на Эмму. В его широко раскрытых глазах таилась темнота. Рот был сжат в прямую линию. Он как будто не сразу узнал Эмму.
— Прошу… прощения, — наконец выговорил он.
— Не надо извиняться.
— Я не хотел вас напугать.
У него уже был почти нормальный голос, хотя он все еще словно шел откуда-то издалека.
— Я не испугалась, — сказала Эмма, хотя на самом деле ей было-таки немного страшно.
— Простите, что я вас разбудил…
— Дело не в этом. — Эмма почувствовала, что он начал дрожать от холода. — Укройтесь одеялом.
Колин не пошевельнулся, но после паузы заговорил обыденным тоном, как будто они беседовали в карете или на балу в Лондоне:
— Идите к себе, Эмма. Извините, что разбудил вас.
Так вот почему он запирал дверь, догадалась Эмма.
— Дело не в этом, — повторила она, силой заставила его лечь и накрыла одеялом. На этот раз он не сопротивлялся.
— Расскажите мне, что вам снилось, — попросила Эмма.
— Ни за что!
— Вам станет легче.
— Мертвым не может стать легче.
— Мертвым — нет, — согласилась она. — А вам, может быть, и станет.
Он отвернулся.
— Вам снилась война? — спросила Эмма.
Колин угрюмо молчал.
— Какое-нибудь сражение, в котором вы…
— Сражения закончились, — жестко сказал он. — И давайте не будем об этом говорить.
— Нет, по-моему, для вас они еще не закончились.
Он не ответил.
— Вы потеряли много друзей? — отважилась спросить Эмма, вспомнив, что он однажды говорил об этом.
— Да, — почти сердито отрезал он.
— Я вам сочувствую, — прошептала Эмма.
Колин опять содрогнулся и отодвинулся от нее.
— Идите к себе, — повторил он.
— Не пойду, — сказала Эмма.
Впервые за последние месяцы Колин испугался, что из него сейчас выплеснутся все эти ужасы и осквернят и эту женщину, и этот дом. Этого допустить нельзя.
— Тогда уйду я, — сказал он и отбросил одеяло.
— Пожалуйста, не оставляйте меня одну, — взмолилась Эмма.
Ее мольба пронзила его, как удар сабли.
— Вы не понимаете! — вскричал он. — Я должен уйти.
— Я не хочу оставаться здесь одна. Пожалуйста, Не уходите.
У Колина невольно сжались кулаки. Ему хотелось защитить эту женщину от преследовавшего его ужаса, по это можно было сделать, только уйдя от нее. А она просила его остаться, просила утешения, которое он был не способен ей дать, сейчас, по крайней мере.
— Вы не понимаете! — опять воскликнул он. — Я потерял всех близких друзей до единого. Людей, которых я любил как братьев. К концу войны я больше не заводил друзей. Мне была невыносима мысль, что они тоже погибнут.
— Бедный Колин, — со слезами в голосе проговорила Эмма.
Что-то в этих еле слышных словах потрясло Колина до глубины души, и вдруг его прорвало. Он принялся рассказывать Эмме про Тедди и Джоа, про полковника Брауна, про солдат и офицеров своего полка, про дружбу, которая может возникнуть только на воине, когда каждый познает жизнь как бы заново, осознавая в полной мере ее ценность. Он описывал грязь, и шутки, и скуку, и страх, описывал изнуряющие годы лагерной жизни, которые опустошали человека и убивали в нем все чувства.
