непродуктивная.
Всеобщее смятение и возбуждение вызывали у Брауна какое-то нездоровое веселье. Ему было смешно слушать шотландское хныканье Огилви.
– Может быть, – подсказал он молодому человеку, – героическая эпоха буржуазии закончилась.
Это замечание еще более омрачило шотландца.
– Вы что, социалист?
– Нет, – засмеялся Браун, – просто шучу.
Огилви изучающе посмотрел на него.
– Ну и ублюдки же они! – Его гнев не проходил. – Сами не хотят работать и не хотят, чтобы работал ты. Они презирают тех, кто занят производительным трудом.
– Как торговец, я не могу не согласиться с вами.
– Сам я инженер по образованию, – сообщил Огилви.
Браун поразмышлял над ответом, но промолчал. Уходя, он испытывал чувство облегчения. По дороге домой его мысли больше занимал этот короткий безрезультатный разговор, чем страхи, связанные с паникой на рынке. «Героическая эпоха буржуазии закончена, – думал он, – а вместе с ней пришел конец и социализму».
Когда он пришел домой, его жена и дочь смотрели вечерний выпуск экономических новостей.
– Что нового? – спросил он.
Энн повернула к нему лицо, и он увидел, что жена расстроена. Она лишь пожала плечами и не стала вдаваться в подробности в присутствии Мэгги.
– Рынок в ужасном состоянии. У них даже нет до сих пор точных цифр.
– Правда, – возбужденно добавила Мэгги. – Акции полностью обесценены.
Он засмеялся, но умолк, вспомнив, что формально они с Мэгги в ссоре.
– Иди заканчивай свои уроки, – велела Энн дочери. – Тебе завтра отправляться ранним поездом.
Когда он готовил себе сандвич с поджаренной ветчиной и сыром, ему вспомнилось, как Мэгги, еще совсем малышка, с гордостью сооружала ему такой сандвич по своей книге для маленьких хозяек и громко называла его croque-monsieur.
Он присел за кухонный стол, чтобы поесть. Энн вошла неслышно и прислонилась к перегородке.
– Мэгги меня беспокоит, – ответил он на ее внимательный взгляд.
– Конечно. – Энн согласно кивнула. – У нее сейчас такой трудный возраст. И ты много значишь в ее жизни.
– Надеюсь, она извинится до своего отъезда, – устало произнес он.
– Она написала тебе записку. И очень переживает вашу ссору.
– Наша Мэгги… – тихо проговорил он, убирая со стола. – Она больше, чем жизнь.
Составив тарелки в раковину, Браун обернулся и увидел, что жена стоит на прежнем месте, крепко сжав губы, и крутит на пальце обручальное кольцо.
– Ты чем-то расстроена, Энн.
Она натянуто улыбнулась и безвольно уронила руки. – Это всего лишь деньги, верно?
– Верно, – подтвердил он.
– Завтра нам начнут звонить.
В течение нескольких лет она приобретала надежные акции через своего брата и получала прибыль там, где другие оказывались в убытке. Браун высоко ценил ее деловые качества. Но сейчас его беспокоили не цифры.
– «Черный понедельник» ничему не научил нас. Это мое упущение.
Помолчав, она заговорила о главном, что ее волновало:
– Я не стану забирать Мэгги из школы. Если будет необходимо, я обращусь к отцу.
– Может быть, и не дойдет до этого.
– Думаешь, не дойдет?
– Мы пережили кризис восемьдесят седьмого, – напомнил он. – И пережили бы его легче, если бы не паниковали. Поживем – увидим.
Она налила себе стакан вина.
– Ты хочешь сказать, что предупреждал меня? – спросила она.
– Я не собираюсь ничего говорить. Ни слова.
– Это скажет отец.
– Пусть он говорит все, что хочет. Скажи ему, что это была моя идея. Он не может думать обо мне хуже, чем думает.
– Не такого уж он плохого мнения о тебе. Он считает, что ты хороший кормилец.
– Честно говоря, Энни, мне совершенно наплевать на то, что он считает.
Она стояла в дверях кухни, прижавшись лбом к косяку. Он подошел к ней и попытался заставить ее посмотреть на него. Она повернула к нему покрасневшее от выпитого вина лицо и закрыла глаза.
– Мне так стыдно. Я чувствую себя такой глупой.
– Мы же договорились, не так ли? Что это всего-навсего деньги.
Брауна поражала собственная беззаботность. Неизвестно почему, он начисто был лишен ощущений, которые испытывают те, кто проигрался на бирже.
– Наш проигрыш может оказаться очень крупным. – Она пыталась объяснить ему, что же произошло. – Нам придется срочно выплатить деньги. Мы будем вынуждены взять кредит и сократить расходы.
– Давай отложим это до завтрашнего утра, – предложил он легко. – На сегодня с меня достаточно.
– Больше никогда в жизни, – торжественно произнесла Энн. – Я клянусь.
– Забудь об этом, Энни, это позади. Мы начнем сначала.
Вернувшись на кухню, он налил ей еще вина, плеснул немного и себе. Обычно он не пил спиртного.
– Расслабься, Энни, и не печалься. – Он прикоснулся к ее стакану.
У нее хлынули слезы из глаз. Он тронул ее плечо и вдруг понял, что она хочет остаться одна. Он поставил свой стакан и вышел из кухни.
На ночном столике в их спальне лежала смешная открытка серии «Давай дружить», из тех, что продаются в каждом магазине канцелярских товаров. Два маленьких человекоподобных существа катили на драндулете в сторону заката. В центре стояла надпись: «Друзья навсегда!», а ниже рукой Мэгги написано: «Папе, с любовью и извинениями». К открытке прилагалась красная роза. «Несколько отвлеченное послание», – подумал Оуэн.
Он подошел к комнате дочери и постучал в дверь. Звучавшая запись «Мегадет» оборвалась, и дверь открылась.
– Едва ли кто-то еще посылает мне теперь цветы, – он шагнул за порог. – Итак, мы опять друзья?
Мэгги отводила взгляд и больше не пыталась быть дерзким ребенком.
– Да, – прошептала она.
Слегка поддразнивая ее, он пытался заглянуть ей в глаза. Она же по-прежнему избегала смотреть на него и едва сдерживала слезы. Он прижал ее к себе и почувствовал, как она превратилась в каменную статую. «Дочь короля Мидаса, – пришло ему в голову, – только без позолоты».
– В следующем месяце, – он улыбнулся и отпустил ее, – мы сходим в плавание. Как ты смотришь на это?
Она кивнула в полном замешательстве.
– Во всяком случае, мы еще увидимся утром. – Он закрыл дверь, и через секунду у Мэгги снова зазвучала «Мегадет».
В большой спальне он немного посидел перед телевизором. По бесплатному телеканалу показывали документальный фильм о Кубе. Сама по себе Куба представала в нем весьма привлекательной. В идеале она казалась тем местом, где утробный эгоизм не ставился во главу угла. Люди там могли прожить свою жизнь во имя чего-то большего, чем просто их собственная персона. Судя по фильму и бедность и покорность там ценятся так же высоко, как послушание в католическом пансионе.
Он все еще смотрел этот фильм, когда Энн поднялась наверх.
– Разве недостаточно неприятностей? – Она была раздражена. – Неужели в довершение ко всему я должна еще смотреть на Фиделя Кастро?
