— Вот сюда, вот, отец мой. В угол, на циновочку. Все видела, все, — бормотала она, становясь на колени перед утопленницей. — А ты выйди, постой снаружи. Я ее оживлю, уж я-то знаю, как.
Адапа попятился, не отрывая глаз от безжизненного тела, лежащего на полу, страдальчески запрокинутой головы. Кое-как выбрался наружу. На него зло глядели звезды. Он не знал, куда ему деться. Возбуждение не проходило. Сердце бешено колотилось, тягостно ныли виски. Он сел на связку хвороста, обхватив голову руками. Кто-то потряс его за плечо.
— Что ты, плачешь, что ли?
Подбоченившись, перед ним стояла полная женщина с накрашенным лицом.
Адапа покачал головой.
— Нет. Ты кто такая?
— Я-то? Живу здесь, а что?
— Я девушку принес к вам. Как она? Жива?
— Кто? Утопленница твоя? Жива. Мамушка хлопочет. Сколько мы таких повидали! Что глядишь? Или не заметил меня, как заходил?
— Не видел…
Женщина наклонилась над ним, глядя в его глаза. В глубоком вырезе виднелась ее огромная голая грудь. На шее качался амулет.
— Что это? — ошарашено спросил Адапа, поймав грубую фигурку.
— Против злых демонов, — ответила женщина и хохотнула. — Что ты дрожишь так, чего боишься? Хочешь, ублажу, про все забудешь.
Она еще ниже склонилась, обдав Адапу запахом пальмового вина и немытого тела. Губы ее раздвинулись в улыбке, намазанные сажей брови поползли вверх.
— Ты это брось, — тихо сказал Адапа.
Женщина фыркнула и выпрямилась.
— А чего сидишь-то тогда здесь? — спросила она. — Забирать утопленницу свою будешь? Нам она на что! Лишний рот.
Она повернулась и хотела идти. Адапа спохватился.
— Подожди. — Женщина оглянулась. — На вот, возьми кошелек, я не знаю, сколько там, какая-то мелочь…
— Ну, так что, забирать ее будешь? — уже миролюбиво спросила она, пряча кошелек за пазуху.
— Я даже не знаю ее.
— О-о, — протянула толстуха и ушла.
В темноте, где-то за лачугой, еще слышался шорох гальки, потом все стихло. Адапа осторожно приоткрыл дверь, заглянул внутрь. Старуха сидела на полу, раскачиваясь и бормоча. По-видимому, читала заговор. Он вошел, присел рядом. От медной жаровни шло сухое тепло. Адапа протянул руки. Он глядел на красивые угли, изо всех сил стараясь не поднимать глаз на девушку. Она лежала в той же позе, в том же мокром платье, только волосы были аккуратно убраны с лица. Старуха замолчала, что-то помешала в горшочке, от которого поднимался пар, запахло травами. Адапа не выдержал.
— Она могла умереть, — прошептал он.
— Известно, — отозвалась старуха.
— Ты думаешь, она хотела этого?
— А для чего бы тогда стала прыгать? — пожала плечами старуха.
— У нее, наверное, что-то случилось. Но неужели смерть — лучший выход? Наверное, жизнь все-таки лучше смерти?
— Как знать. Бывает, смерть — лучше, — спокойно ответила старуха.
— Но ведь и в царстве мертвых страдания!
— Да, так говорят жрецы. И мы верим им. А что остается? Жрецы — умные. Но как там на самом деле, — она подняла вверх указательный палец с обломанным грязным ногтем, — ты узнаешь сам, когда придет твое время.
— А ты давно здесь живешь?
— Давно. Мы рыбаки, живем здесь, оброк платим дворцу.
— У тебя большая семья?
— Да куда большая: я и моя дочка. Муж мой в чумной год умер. И у дочки был муж, он в последнем походе с армией сгинул. А нам куда деваться? Я лечу помаленьку, а дочка стала публичной женщиной. В чумной год и ее детки умерли, двое было. А теперь вот рожает, да все мертвых. Боги наказывают. За порочную жизнь, отец мой.
— Ты почему меня называешь так странно?
— А что, думаешь, не вижу я каких ты кровей? — старуха хитро прищурилась.
— Это почему же? А-а из-за колец? — Адапа отдернул руки от жаровни.
— Кольца хороши, — старуха поцокала языком. — Да что они! И вор может на пальцы кольца нанизать. Молод ты еще, ничего-то ты не знаешь.
— А она не умерла? — Адапа показал глазами на девушку. — Не шевелится совсем.
— Спит она, — отозвалась врачевательница. — Проснется, куда пойдет? В другой раз в реку страшно будет, так и станет маяться…
— Вот вы тяжело живете. Почему же себя не убиваете?
— Зачем? Человек — такая скотина, что ко всему привыкает, и надеется до последнего.
— На что?! — воскликнул Адапа, хватая ее руку, — На что надеется? А если надежды нет совсем? Ведь нельзя же верить в пустоту.
— В пустоту — нельзя, но в мире этом нет пустот, все чем-то заполнено.
— Какая ты странная, — потрясенно прошептал Адапа.
— На, пей.
Старуха протянула ему горшок. Адапа послушно принял, согревая ладони о теплые глиняные бока. Его била мелкая дрожь.
— Ты богат, семья твоя богата. Как сюда попал? Или из дому согнали?
— Сам ушел.
— Плохо, — она покачала головой. — Плохо это.
Человеку нужна семья.
— Осуждаешь?
— Как я могу судить? У каждого своя жизнь.
— Если бы ты только знала, что происходит, — Адапа вздохнул. — Это невозможно рассказать, слишком сложно.
Девушка застонала. Старуха поползла к ней.
— Болеть будет, — сказала, не глядя на Адапу. — Демон в нее вселился. Думал нечистый, что ему она принадлежит, а тут ты выволок ее из другого мира. Горшок-то дай!
Дрожащими руками Адапа передал врачевательнице варево. Старуха приподняла голову девушки, пытаясь напоить. Та захлебывалась, питье стекало по шее.
— Ты поможешь ей? — спросил Адапа.
— Сделаю, что смогу, — старуха вздохнула. — Она совсем дитя. Зачем же в реку-то…
Адапа взял лампу, приблизился. Губы ее порозовели, мягкая тень от ресниц лежала на впалых щеках. Что-то в облике этого замученного создания показалось Адапе смутно знакомым. Стало вдруг страшно. Он не знает эту девушку, никогда не видел прежде. Но как она похожа на Ламассатум! Он пристальнее вгляделся и взялся за сердце.
— Что это ты, отец мой? — старуха по одному отжимала пальцы Адапы, вцепившиеся в лампу. — Так ты спалишь меня. Белый стал, точно призрака увидел.
Адапа приподнял тонкую, безжизненную девичью руку. На запястье был надет чеканный браслет из белого серебра. Он сам купил его на рынке в предпоследний день новогоднего праздника. Точно громом пораженный, стоял Адапа над своей любимой. Внутри был такой холод, такой вой, точно демоны подземного мира трубили в трубы.
— Бабушка, пусть она у тебя побудет, пригляди за ней. Я приду завтра, приведу лекаря. — Адапа
