— Тебе нравится?
— Замечательно, дорогая. Мне очень нравится.
— Я так рада.
— Но, любовь моя, если ты не уверена насчет сережек, я завтра же отвезу их в магазин.
— О нет, Джеймс. Я вовсе не сомневаюсь насчет сережек. Только… — Кэтрин нахмурилась, тихо вздохнула и спокойно призналась:
— Только есть нечто, что я должна тебе рассказать о себе и… Алексе.
«Прекрасно, — подумал Джеймс. — Наконец-то, моя любимая Кэтрин, ты решилась поверить мне тайны, волнующие твое сердечко».
— Расскажи, дорогая.
— Сейчас. Одну минутку. Сначала я должна кое-что принести из спальни.
Дожидаясь Кэт, Джеймс думал о том, что ему предстоит услышать: версию Кэтрин об истории сестер Тейлор? Он не считал, что этот рассказ так уж страшно удивит его — в конце концов, ему была известна версия Алексы. Но когда Кэтрин вернулась из спальни, Джеймс остолбенел. В немом изумлении он смотрел, как Кэтрин дрожащими руками положила полукругом у коробочки с его серьгами сверкающее сапфировое ожерелье. Сережки и ожерелье выглядели как идеально подобранный комплект, все элементы и гамма которого поразительно подходили друг другу и были просто созданы для Кэтрин.
— Оно принадлежало моей матери, — начала Кэтрин, казалось, обращаясь к ожерелью, которое желала бы никогда. не видеть; затем она отважно перевела взгляд на Джеймса и прошептала:
— Я никогда не знала своей матери, Джеймс. Она бросила меня через неделю после родов. Алекса… на самом деле… мне не сестра.
Кэтрин быстро изложила Джеймсу свою историю. А потом несколько часов рассказывала ему о собственных запутанных и беспорядочных чувствах: о своей душевной боли; о неистовом отчаянии, которое испытала, решив, что теперь она отторгнута от Джейн и Александра; о своей любви к Алексе и боязни рассказать ей правду; о горьких чувствах к матери, отказавшейся от нее.
— Ах, Кэтрин, мне так жаль, что эта история принесла тебе столько печали!
— Сейчас мне уже лучше, Джеймс, гораздо лучше. Сначала я чувствовала себя такой потерянной, ужасно одинокой и испуганной. Помнишь, когда мы плавали в ту ночь, ты сказал мне, что я должна позвонить родителям и сказать, как я по ним скучаю?
— Я помню, что ты в любом случае собиралась им позвонить.
— Да, конечно, но мне очень помогло твое мнение о том, что маме и папе хотелось бы знать о моей привязанности к ним.
— Так оно и есть.
— Да, наверное. Я действительно никогда не говорила родителям, что скучаю по ним, но уверена, что они об этом знают. С тех пор мы говорили всего несколько раз, и с каждым звонком я чувствовала, что мы снова становимся ближе. Я не видела Джейн и Александра с мая.
— Но через два дня ты их увидишь. И?..
— И я немного боюсь. — Кэтрин помолчала, наконец лицо ее озарила улыбка надежды. — И все-таки не могу дождаться.
— Они любят тебя, — сказал Джеймс убежденно, — так же как и Алекса.
— Ах, я надеюсь на это! Но, Джеймс, я еще не готова сказать ей правду. Когда-нибудь я обязательно признаюсь, но мне надо подождать, пока чувства мои окончательно успокоятся.
Джеймс молча кивнул, полагая, что подождать действительно надо, но не столько из-за Кэтрин, сколько из-за Алексы. Он знал, что любовь старшей сестры к младшей нисколько не изменится, но сейчас Алекса была очень несчастна. Она только что потеряла Роберта, и, хотя правда о Кэтрин вовсе не станет для нее очередной утратой, Джеймс понимал, что Алекса в своем теперешнем состоянии может воспринять новость именно так.
— Я счастлив, что ты решила довериться мне.
— Несмотря на то что тебе казалось, будто ты знаешь, кто я, а теперь вот…
— Я знаю, кто ты, Кэтрин. И всегда знал. Ты — девушка, которую я люблю всем своим сердцем.
— О-о, Джеймс…
Его губы нашли ее губы, как это было уже бесчисленное множество раз за этот снежный зимний день, но сейчас поцелуй Кэтрин был особенным: более нежным, более страстным и глубоким… поцелуй, не омраченный темными тайнами… поцелуй-обещание вечной любви.
— Завтра, дорогая, я верну серьги, — прошептал наконец Джеймс, отстраняясь, потому что их поцелуй неожиданно перерос в нечто большее и явно недостаточное для обоих.
— Ах нет, Джеймс. Я знаю, что не буду носить ожерелье, но с твоими серьгами я никогда не расстанусь.
— Вообще-то они не на каждый день, ты не находишь? — с ласковой иронией заметил Джеймс.
— Увы, — согласилась Кэтрин.
— Думаю, ты могла бы надевать их на концерты.
— Да. Твои серьги для концертов… и для поцелуев… и для занятий любовью, — тихо произнесла Кэтрин. — Давай займемся любовью, Джеймс.
— Ах, Кэтрин, мы только-только открыли для себя… Мне кажется, я мог бы целовать тебя вечность.
— Вечность? Только целовать?
— Нет, — тихо признался Джеймс. — Но…
— У нас есть два драгоценных дня, принадлежащих только нам, и мы любим друг друга. Почему бы нам не провести это время, делясь друг с другом нашей любовью, нашей радостью?
— Почему бы… — эхом повторил Джеймс, улыбнувшись ее прекрасным невинным глазам, таким невинным…
— Я все эти два месяца пила таблетки, — поспешила заверить его Кэтрин, неверно истолковав тень неожиданного беспокойства, набежавшую на лицо любимого.
— Я подумал совсем не об этом. Мне просто не хотелось бы причинять тебе боль, не только сейчас, но и…
— Разве может любовь причинить боль?
И они оба отважно сделали шаг в иное измерение. Мужская энергия Джеймса разбудила в Кэтрин что-то дикое, первобытное, и она пылко откликнулась на его жар, инстинктивно подчиняясь ритму страсти. Властные умелые прикосновения любимого истощали ее силы, сжигающий огонь летел по венам расплавленной ртутью, и Кэтрин, забыв обо всем на свете, окунулась в сладостный мир неподвластных чувств.
Для Кэтрин это было в первый раз, но и Джеймс впервые в жизни был в постели с женщиной, которую полюбил по-настоящему. Они открывали себя друг для друга с чудесной радостью, наслаждаясь каждым новым ощущением, поражаясь сладостному желанию и силе своей любви. Неторопливые, исследующие прикосновения нежных рук и губ Джеймса доводили Кэтрин до сладкой дрожи, и она отдавала ему себя всю, без остатка — самое драгоценное, что она могла ему преподнести, — не скрывая своего желания, не пряча белоснежного тела, не стесняясь открыть любимому всю страстность своего влечения.
Когда оба приблизились к вершине блаженства, когда настало мгновение вместе разделить все, что они могли друг другу дать, на лице Джеймса мелькнула легкая тень. Кэтрин встретила это беспокойство открытой улыбкой, тело ее выгнулось навстречу любимому, призывая и притягивая к себе.
— Я люблю тебя, Кэтрин, — прошептал Джеймс. «Ах, я не хочу причинить тебе боль».
— Я люблю тебя, Джеймс. «Как может наша любовь причинить мне боль?»
Боли не было. Совсем не было — лишь удивительный резкий жар, который быстро, почти мгновенно забылся, потому что они превратились в единое целое, они стали близки как никогда, и в этом смятении тел, в этой духовной близости заключалось величайшее из чудес.
Бесконечное мгновение без движения, без слов, без дыхания. Они просто смотрели друг другу в глаза в немом, благоговейном восторге, и взгляды их красноречивее любых слов говорили о бесподобном наслаждении.
Наконец они снова заговорили самым нежным шепотом любви… Но вскоре у Джеймса и Кэтрин отчаянно
