— Все прекрасно. Вообще-то сегодня она собирается домой.
— Семья ее все еще здесь?
— Нет. Родители поехали в Топику, а сестра — на Иль.
— На Иль… — озабоченно пробормотал Элиот.
Лицо друга приняло выражение, которое Джеймсу уже довелось как-то видеть — когда Элиот рассказывал о прекрасном острове-рае, — и, выждав минуту, Стерлинг предположил:
— У тебя что-то связано с островом?
— Да, связано, — признался Элиот.
Он не раз уже думал о том, что когда-нибудь расскажет свою историю Стерлингу: быть может, в качестве ненавязчивого предупреждения, потому что видел, как с каждым днем Джеймс становится все больше похожим на него самого. Возможно, сейчас и пришел срок.
— Это очень старая история. Если быть точным, ей тридцать два года. Именно тогда произошли события, благодаря которым я стал таким, каким ты знаешь меня сегодня. В то время я закончил колледж, получил двухгодичную стипендию на изучение философии в Оксфорде и строил планы об идиллической жизни профессора в каком-нибудь старейшем университете. Летом я поехал отдыхать на Иль, где встретил и полюбил первую жену Жан-Люка, который находился тогда в изгнании. Женевьева сбежала от него и нашла пристанище на Иле, потому что знала: только туда Жан-Люк не сможет за ней последовать.
— И она получила убежище?
— О да! Александр и его жена Изабелла приютили Женевьеву. — Элиот улыбнулся доброму воспоминанию о любимых людях. — Точнее, приютили нас обоих. Мы с Женевьевой провели на острове только три недели, но знали, что будем вместе до конца наших дней. Мне необходимо было вернуться в Англию, а Женевьева с помощью Александра должна была разорвать брак с Жан-Люком и приехать ко мне. Но вскоре после моего отъезда Женевьева узнала, что уже беременна от Жан-Люка — наследником, которого тот так безумно хотел, и решила родить ему наследника в обмен на свою свободу.
Элиот тяжело вздохнул. Вздох его был наполнен горечью и сожалением.
— Я был тогда очень наивным. Даже Александр понимал, что Жан-Люк — это дьявол во плоти. Но и он не мог знать истинного вероломства своего младшего братца. Моя Женевьева стала первой жертвой этого монстра.
— Он убил Женевьеву? — спросил Джеймс, понимая наконец, что именно эта ужасная смерть превратила Элиота из благочинного добродушного университетского профессора в хладнокровного разведчика — точно так же, как страшная смерть родителей Джеймса трагически и бесповоротно изменила его собственную жизнь, погубила его любовь.
— Убийство не было доказано, хотя и нет ни малейших сомнений в этом. Месяц спустя после того, как Женевьева дала жизнь Алену, ее застрелили под Ниццей, в двадцати километрах от виллы Жан-Люка. Мальчик был с Женевьевой, и меня постоянно мучил вопрос; не пыталась ли она бежать, взяв с собой сына, потому что поняла, как страшно будет ребенку жить с таким чудовищем?
— Элиот, мне так жаль.
— Мне тоже. — Он задумчиво посмотрел на Джеймса, понимая, что не следует объяснять очевидного: Джеймс встал на ту же опасную тропу одиночества.
Конечно, это был путь благородный, путь вызова злу, но путь, начавшийся с отказа от человеческой любви во имя общечеловеческой, неизбежно вел к замкнутой жизни без любви вообще. Джеймс это знал, и не было необходимости растолковывать ему подобную истину. Помолчав минуту, Элиот улыбнулся и, предполагая, что возвращается к более счастливой теме, с любопытством спросил:
— Кэтрин дает на острове концерт?
— Нет. Кэтрин любит Алена, — ответил Джеймс почти виновато. «Алена… человека, из-за которого, возможно, твоя возлюбленная Женевьева поплатилась жизнью». — Они собираются пожениться.
Джеймс ожидал, что его друг вздрогнет от боли, осознав горькую иронию судьбы. Однако увидел на суровом лице Элиота ласковую, одобрительную улыбку.
— Кажется, то, что нужно.
— То, что нужно? — изумленно переспросил Джеймс.
Было ясно, что по какой-то причине Элиот находит такой брак весьма удачным — именно таким, видимо, должен был считать его и Джеймс: с принцем Кэтрин, безусловно, нашла свое счастье, а Джеймс всегда хотел для любимой только счастья. Но все же он сердцем чувствовал: здесь что-то не так.
— То, что нужно, Элиот? Почему?
— Потому что Кэтрин поразительно похожа на Изабеллу Кастиль.
— Изабеллу? Жену Александра? — спросил Джеймс. Неожиданно его охватила какая-то зловещая тревога, которая еще не успела дойти до его сознания, но, несомненно, была вызвана страхом и самыми дурными предчувствиями.
— Да.
— Я помню, ты рассказывал, что Жан-Люк стал монархом, потому что у Александра не было детей, — стараясь сохранять спокойствие, сказал Джеймс, хотя его ясный ум уже расшифровывал все более тревожные предчувствия. — Когда это произошло? Когда этот злодей занял трон? Ты знаешь?
— Я знаю все, что касается Жан-Люка Кастиля, — ответил Элиот. — Он короновался седьмого января шестьдесят восьмого года. Тебе это что-то говорит?
Джеймс ответил не сразу. Он не мог. У него просто в голове не укладывалось, но все сходилось, и если это правда…
— Кэтрин родилась в том же году, пятью месяцами позже, в мае. Мать ее была блондинкой, и у нее были такие же, как у Кэтрин, ярко-синие глаза. Она сказала Джейн Тейлор, которой отдала свою новорожденную дочь, что ребенку очень опасно оставаться с матерью, и предложила бархатный кошелек с драгоценными камнями, который Джейн не взяла, но согласилась вручить Кэтрин в день ее совершеннолетия ожерелье из сапфиров. У Джейн сложилось впечатление, что отец девочки умер, так как эта женщина просила, чтобы второе имя Кэтрин было Александра. Джейн почему-то уверена: именно так звали отца ребенка.
Элиот слушал Джеймса, и выражение его лица менялось: от вежливо-скептического до тревожного, задумчивого и очень заинтересованного. Как только Джеймс замолчал, Арчер взял со стола маленький ключ, открыл им средний ящик и достал большой конверт, в котором хранились единственные материальные воспоминания о любви, так жестоко у него отнятой, — несколько писем и фотографий.
Элиот берег их как лишнее напоминание о том, почему выбрал себе именно такую профессию, но, по правде говоря, он уже много лет не заглядывал в конверт. Семь лет, если быть точным. Конверт был открыт в последний раз и закрыт в тот самый день, когда стало известно о смерти Жан-Люка. Элиот знал, что в конверте должна быть одна маленькая черно-белая фотография Изабеллы, но совершенно забыл о портрете из журнала «Лайф». Увидев эту замечательную фотографию принцессы, Элиот понял, что память вовсе не сыграла с ним злую шутку — сходство с Кэтрин Тейлор было поразительным.
— Это Изабелла. Фото сделано в Монако, в день бракосочетания принца Ренье и принцессы Грейс.
— Господи, да ведь это же Кэтрин! — прошептал Джеймс. — И… ожерелье — то самое, которое ей вручили в день совершеннолетия. О Боже!
— Что?
— Этим летом, когда Кэтрин выступала в Вене, ее ожерелье — это ожерелье — похитили. То была не единственная кража в отеле, но другие, вероятно, сделаны для того, чтобы отвести подозрения.
— Отвести подозрения от кого?
— От принца. Элиот, мы должны связаться с Кэтрин немедленно. Она в опасности. Как дочь Александра, она — а не Ален — законная наследница Иля, ведь так?
— Да, но мы же знаем, что у Александра и Изабеллы никогда не было детей.
— Ты что, не слушал? У них был ребенок! Изабелла родила его после смерти Александра и вынуждена была отдать дочь, потому что знала: Жан-Люк никогда не позволит отнять у него трон.
— Я сейчас же позвоню и выясню, так ли это. Но нет причин предполагать, что Ален знает правду.
— Но Ален точно знает. Кэтрин говорила мне, что принц знает о ней все. — До чего же ясно его измученное сердце запомнило слова Кэтрин: «Ален знает обо мне все, Джеймс, все, и я тоже знаю все его секреты». — И еще Кэтрин верила в то, что Ален совершенно с ней искренен, а в действительности он
