медленно, как снег, осыпалась и падала на пол побелка.
– Восемьдесят лет живу на этом свете, боже, а может, и больше, уже не помню сколько, никак не могу понять, почему одним на долю выпадает столько горя, а другим – нет, почему по-разному живут люди, почему одним – только радости, а другим – только горе. Ты же, господи, всех нас создал равными, не можешь ли и счастья дать всем поровну… Господи, я мучилась, жизнь моя прошла, и дети мои мучились, с раннего детства, голодные, раздетые, а потом болезни начались. Господи, грехи наши маленькие, не такие, как муки… За детей прошу тебя, господи, за них и за внуков, хватит, настрадались они, дай им радость, дай им свет, они хорошие, господи, светлые, но очень доверчивые, а люди изменились, ты знаешь, господи, им верить нельзя, помоги им, господи, им и их детям, сделай так, чтобы они не страдали, как страдала я, светлые они, чистые, такие, как ты был в яслях, добрые и всех любят, всю жизнь, господи, будут страдать из-за этого. Боже, помоги им!..
– Пойду скажу, чтобы замолчала, – не выдержал Сашко.
– Тихо! Никуда не ходи! – остановила его Таня.
Но Сашко натянул рубаху, латунный ключ, висевший у него на шее, как медальон, блеснул на свету и погас. За стеной старая женщина продолжала молиться.
– Возьми меня к себе, господи, устала я, сердце устало, душа устала, руки устали, не хочу больше жить, господи… Что мне делать на этом свете, господи, душа переполнилась страданиями, нет в ней больше места…
Дверь хлопнула. Это вышел Сашко. Таня стала медленно одеваться. С потолка тихо сыпалась побелка.
– Ты почему оделась? – спросил, вернувшись Сашко.
Голос за стеной умолк, в квартире было необычно тихо, на столе лежал ключ, освещенный солнцем. Таня не ответила.
Сашко посмотрел на ключ.
– Оставляешь ключ?
– Оставляю.
– И что думаешь делать?
– Не знаю. – Таня покачала головой. – Но так продолжаться больше не может, ты это сам понимаешь. Нам некуда пойти. У меня – то же самое. Но мы не можем больше ходить по улицам.
Сашко сел на кровать с лебедями.
– Не расстраивайся, – сказала Таня. – Ты не виноват. Просто у нас безвыходное положение.
Сашко вспомнил, как последний раз товарищ дал ему ключ от своей мансарды. Они пошли туда с Таней, она убежала с работы, из лаборатории, где по восемь часов в день насыпала в пробирки химикалии и наливала кислоты, записывала, как растут грибки и другие паразиты. Ключ никак не входил в скважину английского замка. Сашко измучился, вспотел от нетерпения, но не хотел отступать. Неожиданно замок щелкнул. У полуоткрытой двери стоял испуганный парень, в очках и пиджаке, надетом на голое тело. Он пытался своей тщедушной бледной грудью заслонить чердачную комнату.
– Вы Атанас? – смущенно спросил он. Атанасом звали товарища Сашко, который дал ключ.
– Я не Атанас, – ответил Сашко. – Но Атанас сказал, что в это время здесь никого не будет.
Парень смутился еще больше. Неловким движением он поправил очки и, с опаской оглядываясь, заговорил шепотом:
– Атанас ошибся. Мне его соквартирант сказал, что как раз в это время здесь никого не будет… Вышло недоразумение…
И вдруг ни с того ни с сего он протянул руку и сказал:
– Николаев.
Сашко машинально пожал руку.
– Приходите через полчаса… – шепотом сказал Николаев. – А еще лучше – через сорок минут…
В довершение всего рядом с ними, в коридоре, куда выходили двери еще нескольких подобных студенческих комнат, развешивала пеленки молодая женщина. Она смотрела на Сашко и на Таню с нескрываемым презрением…
– Даже фургона теперь нет, – сказала Таня. Ты помнишь?..
Сашко помнил все. Огромная залитая солнцем поляна. В благоухающей свежестью траве резвится собака. Она носится среди ранних маков, запыхавшаяся, опьяненная солнцем и свободой, счастливая от ощущения своей силы, от того, что живет… Она бегает по кругу, кувыркается, гоняется за собственным хвостом, потом снова мчится по траве, раздвигая ее грудью. Танина рука ласково ерошит его волосы, глаза ее блестят из-под разметавшихся кудрей. Тело ее светится в полумраке фургона. Обессиленные от боли и счастья, они словно растворяются друг в друге… И снова их заливает горячая волна желания, и снова им не хватает воздуха, и в висках бешено стучит кровь… А потом они снова любуются обезумевшей от счастья, опьяненной свободой собакой, которая прыгает и носится сломя голову по весенним травам…
Они обнаружили этот фургон весной. Он стоял на окраине города под тенистыми деревьями. За фургоном начиналось поле, где велись какие-то земляные работы. На свежем грунте уже цвели маки и зеленела трава. Им казалось, что фургон принадлежит только им. В его полумраке они чувствовали себя защищенными, у них было такое ощущение, будто в целом мире они одни. Так прошла неделя.
А потом приехали грузовики, рабочие прицепили фургон к огромной „Татре', и он поехал, раскачиваясь в траве, как черепаха.
Сашко встал, подошел к Тане, повернул ее лицо к себе.
– Послушай, – сказал он. – Все это не так важно…
– Знаю, – ответила Таня. – И что из того. Это я знаю уже два года, знаю с тех пор, как мы познакомились. И что из того? Я тоже люблю тебя, ну и что? Как осуществить эту любовь, где? Каким образом? Любовь – это не только состояние, но и совместная жизнь, не так ли? Я тоже хочу быть с тобой, я готова на все ради тебя, но что из того?
– Как что? – сказал Сашко. – Как что из того?!..
– Это ничего не меняет, понимаешь? То, что ты честный, чувствительный, светлый, как говорит твоя бабушка, тоже ничего не меняет. Этого мало. Это чудесно, что ты такой, за это я и люблю тебя, но этого мало.
– Чего же ты хочешь еще? – он смотрел ей прямо в глаза.
– Я хочу жить с тобой сейчас. Разве ты не понимаешь? Жить с тобой, пока я молода, пока я хочу тебя, пока могу тебя любить. Когда мне станет сорок, я не смогу тебя любить так, как сейчас. Тогда все будет иначе, и я буду другая, и ты… Знаю, ты будешь работать, знаю, и я буду работать, мы скопим деньги, все это я знаю. Знаю, что говорят в подобных случаях. Ну и что? Я не могу законсервироваться и проснуться в сорок лет… или в пятьдесят… когда у нас уже будет свой дом, будут дети и мы сможем купить картины и спокойно любить друг друга… Все говорят: „Завтра, потом, в будущем…' Ты тоже так говоришь… Но кто нам вернет молодость, которая будет потрачена на это?.. Коммуналки, мансарды, скандалы с хозяевами и соседями. Необходимость постоянно сдерживать себя, говорить шепотом… Не хочу больше говорить шепотом, понимаешь? Когда я тебя люблю, не хочу шептать, и потом не хочу, не хочу вообще больше говорить шепотом…
В старом доме было тихо. Солнце светило в окна. Пчела жужжала между рамами, стараясь вырваться наружу. Но ее усилия были напрасны.
– Ты говоришь – люби меня, все остальное неважно. Но за десять лет, прожитых в мансардах и на чужих квартирах, любовь испарится. И нечего заблуждаться: если мы будем жить так, то через десять лет, даже через пять, мы возненавидим друг друга, и каждый будет обвинять другого в том, что он испортил ему жизнь. Такое я вижу каждый день у нас дома, слышу это собственными ушами. Это невыносимо. Один раз начинает скандал отец, другой раз – мать. Это ад, ты даже не можешь себе представить, что это такое. А ведь в самом начале у них было все хорошо, была любовь… В кинофильмах девушка идет за любимым на край света, но в этих фильмах не показывают, что получается после женитьбы… Я не хочу жить так, понимаешь, не хочу жить так, как живут мои родители, как живет половина моих знакомых, я не могу жить так. Предпочитаю любить тебя и уйти, чем через пять лет возненавидеть тебя. Не хочу заказывать ключ каждый раз, когда испытываю желание поцеловать тебя…
Сашко смотрел на ключ, который лежал на столе, там, где его оставила Таня, – лучи солнца,
