двубортный пиджак, в котором он ходил в церковь как минимум лет десять. Но новые веяния коснулись и его – под пиджаком была белая рубашка с открытым воротом; может быть, ее купила Алисон. – Хочешь? Тута ведь сегодня выходная, – он махнул рукой в сторону месива, булькающего на плите. Что-то вроде свинины с бобами и томатным соусом. Это, как и беспорядок на кухне, тоже вызвало бы недовольство его матери – она всегда готовила гигантские обеды из мяса и хрустящей поджаренной картошки. Я отрицательно покачал головой, тогда он сказал. – Тебе надо сходить в церковь, Майлс. Неважно, во что ты веришь, но тут надо это делать.
– Дуэйн, это было бы лицемерием. Твоя дочь часто туда ходит?
– Иногда. Боюсь, у нее остается мало времени для себя, поэтому я позволяю ей поспать по воскресеньям. Или провести пару часов с подругой.
– Как сейчас?
– Как сейчас. Так, во всяком случае, она говорит. Если только можно верить женщинам. А что?
– Так просто.
– Она часто уходит к друзьям, кто бы там они ни были.
Тут я заметил необычное – что через час после службы Дуэйн все еще не снял свой костюм. И он не работает, а сидит за столом в кухне.
– И сегодня тебе особенно нужно был прийти.
– Почему?
– Что ты думаешь о пасторе Бертильсоне?
– Потом расскажу. А что?
Дуэйн явно чувствовал себя очень неуютно. На ногах у него были тяжелые черные туфли, старательно вычищенные.
– Я знаю, ты всегда его не любил. Он тебя доставал, когда вы с Джоан поженились. Не думаю, что нужно было напоминать тебе о прошлом, пусть и для твоего же блага. Со мной он ни о чем таком не говорил.
Я надеялся, что его дочь не станет расспрашивать его про Волшебный Замок, и думал, как бы потактичнее сообщить ему, что я открыл ей его тщательно оберегаемую тайну.
Но тут он взял быка за рога:
– Обо мне?
– Ну, он тебя не называл, но все было понятно. Тебя ведь здесь давно знают.
– Значит, мне здесь уже посвящают проповеди? Какой успех!
– Лучше было бы, если бы ты пришел. Видишь ли, в таком маленьком городке, когда что-нибудь случится, начинаются толки. То, что сделали с этими двумя девочками, это ужасно, Майлс. Этого мерзавца надо убить, как собаку. И мы ведь знаем, что никто из нас не делал этого, – он поерзал на стуле. – Я не хочу сказать ничего такого, но лучше тебе не встречаться с Полом Кантом. Пойми меня правильно.
– Ты о чем, Дуэйн?
– Просто учти, что я сказал. Пол в детстве мог быть хорошим парнем, но ты ведь с тех пор его не знал. И даже тогда – ты ведь приезжал сюда только на каникулы.
– Черт с ним. Лучше скажи, о чем там говорил Бертильсон.
– Ну, он говорил о том, что некоторые...
– То есть я.
– ...что некоторые выходят за общепринятые рамки. Говорил, как это опасно в час бедствий, когда все должны собраться вместе.
– Он больше виновен в этом, чем я. А теперь скажи, в каком преступлении обвиняется Пол Кант.
К моему удивлению, Дуэйн покраснел и перевел глаза на кастрюлю, кипящую на плите.
– Ну это не совсем преступление, не то, что обычно так называют.
– Он вышел за общепринятые рамки. Понятно. Тем более у меня есть основания повидаться с ним.
Мы посмотрели друг на друга. Дуэйн явно не был уверен в собственной правоте и хотел быстрее переменить тему. Я вспомнил идею, которая пришла мне в голову у Фрибо после упоминания о Волшебном Замке.
– Может, поговорим о чем-нибудь другом?
– Да-да, – Дуэйн явно испытал облегчение. – Пива хочешь?
– Пока нет. Скажи, что стало с обстановкой из бабушкиного дома? Мебель, старые фотографии?
– Дай подумать. Мебель я снес в подвал. Выкинуть или продать было жалко. А фотографии в сундуке в старой спальне, – это была комната на первом этаже, где спали когда-то дед с бабушкой.
– Ладно, Дуэйн, – сказал я. – Только не удивляйся.
Так он и сказал перед тем, как начались по- настоящему странные дела. “Не удивляйся”. Потом он помчался в старый дом, будто у него в штанах зажгли ракету. К тому же он был пьян в воскресенье утром. После я узнал от дочки, что он все утро просидел у Фрибо, на Мейн-стрит. Знаете? Сидел там и болтал с Заком. Забавно, если учесть, что он хотел сделать с этим Заком потом. Может, он хотел его испытать. Может, он собирался так же поступить и с Полом Кантом. Какая ему разница? Но о том деле с Кантом я ничего толком не знаю, как и все.
Сундук я нашел сразу. Вообще-то я знал, где он стоит, как только Дуэйн упомянул о нем. Это был старинный норвежский матросский сундучок, окованный медью, который привез в Америку отец Эйнара Апдаля. Там умещалось все его имущество – в пространстве, вмещающем четыре электрических пишущих машинки. Сундучок был украшен резьбой – ветки и листья. Но он был еще и заперт, и я не хотел идти назад к Дуэйну и искать ключ. Я выскочил во двор в поисках чего-нибудь тяжелого. Гараж. Там пахло как в могиле – сырой землей, ржавчиной, жуками. Я помнил, что на стенке висели инструменты. Среди лопат и топоров я отыскал старый лом и вернулся с ним в спальню.
Конец лома точно вошел в зазор между замком и сундучком; я надавил и услышал треск дерева. На второй раз замок подался, и я упал на колени, чувствуя приступ боли в перевязанной руке. Здоровой рукой я вытащил замок и открыл сундук. Внутри в беспорядке лежали фотографии в рамках и без. Запутавшись в обилии квадратных лиц Дуэйна, моих мальчишеских вихров и зубастых улыбок семьи Апдалей (выставка достижений зубной техники), я вывалил все содержимое на ковер.
Она смотрела на меня с расстояния четырех футов. Кто-то вынул ее из рамки, но она была здесь,
Если бы я уже не стоял на коленях, я встал бы сейчас, увидев это лицо. Меня как будто двинули в живот тем самым ломом. Ведь если мы оба были тогда молодыми, невинными и любящими, то что сказать о ней? Она сияла, затмевая мое смышленое лицо юного воришки, она присутствовала в ином плане бытия, где дух неотделим от плоти. От созерцания ее лица я, казалось, воспарил. Мои колени не касались ковра.
Еще раз я понял, что каким-то волшебством неразрывно связан с ней. Что всю жизнь с момента нашей последней встречи пытался отыскать ее вновь. Ее мать в шоке вернулась в Сан-Франциско; когда я украл машину и врезался в дерево футах в сорока от вершины холма с итальянским пейзажем, мои родители определили меня в закрытую школу в Майами, похожую на тюрьму. Она была далеко; мы расстались, но, как я твердо верил, не навсегда.
После бесконечных минут созерцания я лег на спину. Пот стекал у меня по вискам. Затылок покоился на скомканных фотографиях и щепках норвежского дерева. Я знал, что увижу ее, что она вернется. Поэтому я и был здесь, в бабушкином доме – книга всего лишь предлог. Я никогда не закончу свою диссертацию. Она этого не допустит. Теперь, когда я здесь, я должен подготовиться к ее встрече. И странное письмо было частью этой подготовки, частью обряда вызывания духа.
Я подумал, что нахожусь на конечном этапе моего превращения, начавшегося, когда я разбил руку о крышу машины и почувствовал, что ко мне возвращается ощущение свободы. Реальность не очевидна, она прорывается сквозь реальность мнимую, как удар кулака. Мнимая реальность – просто случайное сочетание молекул. Она всегда знала это, и я теперь, лежа на ковре среди бумаги и дерева, тоже это знал. Потолок надо мной растворился в белом бездонном небе. Я подумал о Заке и улыбнулся. Бедный безвредный дурачок! Когда я в следующий раз увижу во сне синий туман, я поплыву в
