исчез Коко, пока нас с Майклом Пулом зашивали и пичкали наркотиками в больнице. И тем же зрением сочинителя, каким я все время видел девочку, которую Коко пытался убить в Бангкоке, я увидел и то, что случилось во время полета.
Вот одна из версий того, как Коко мог оказаться в Гондурасе.
Самолет довольно небольшой и такой старый, что все в нем скрипит и потрескивает. Американцев на борту довольно мало. У пассажиров из Центральной Америки черные волосы и кирпичного цвета лица. Они разговорчивы и весьма эксцентричны, и я думаю, что Коко сразу почувствовал себя среди них как дома. Он тоже вышел из подвала, он тоже оставил позади себя детей Я-Тук и девочку из Пэтпонга, и теперь в нем звучит совсем другое. Я думаю, что, закрыв глаза, он видит просторный дом в солнечном городке, но затем он видит в этом домике трупы убитых и умирающих. Трупы лежат вперемежку на ступенях Собора, руки их вывернуты, пальцы скрючены, а глаза все еще открыты, глаза смотрят. Солнце очень близко и его огромный раскаленный добела диск напоминает нимб. Кругом летают мухи. Коко прошибает пот – он представляет себе, как стоит, обливаясь потом, посреди двора и кожа его трескается от жара.
Когда самолет приземляется в Белизе, два человека выходят, исчезают в проеме солнечного света, который тут же поглощает их. Пассажирам видно, как возле задней части самолета два человека в коричневой форме достают из открытого люка чемоданы сошедших. Белый бетон и слепящий, палящий свет.
Через пятнадцать минут они уже снова в мире над мирами, над облаками и дождем, где Коко чувствует себя свободным от земного притяжения и близким – к чему? К Богу, бессмертию, вечности? Может, ко всему этому сразу. Когда он закрывает глаза, то видит широкую улицу со множеством кафе. Рядом с белыми столами – ряды пустых белых стульев под разноцветными солнечными зонтиками. В дверях кафе стоят официанты в черных брюках и белых жилетах. Потом в мозгу его снова начинает звучать музыка вечности, он видит окровавленные тела, лежащие на стульях, мертвых официантов у дверей, кровь бежит по их вспоротым животам и стекает на мостовую...
Он видит голых смуглых детей, крестьянских детей с широкими спинами, сгоревших в яме.
Образы проплывают беспорядочно, не вызывая никаких эмоций, как на кинопленке.
“У меня есть работа, которую я должен сделать”.
Когда они приземляются в Сан Педро де Суда шестеро молчаливых женщин и мужчин пробираются к выходу, неся в руках корзины ручной клади и бутылки свободного от пошлины виски. Галстуки мужчин сбились на строну, лица их лоснятся от пота. Когда они говорят, то подвывают, как собаки, потому что они произошли от собак, как другие происходят от обезьян, а третьи от крыс и мышей. От пантер и других хищников семейства кошачьих. От козлов, змей и лишь очень немногие – от слонов и лошадей. Коко смотрит в окно на унылое бюрократическое здание терминала. Выгоревший флаг скучно висит на шпиле над крышей.
Не здесь.
После того, как группа пассажиров покидает самолет, мужчина с оранжевым посадочным талоном в руках проходит вдоль рядов и садится в последнем. Он – гондурасец, житель Сан Педро де Сулы, в плохо сидящем на нем спортивном пиджаке и шоколадно-коричневой рубашке. Оранжевый корешок его посадочного талона доказывает, что он наверняка местный житель.
Перед тем, как взлетел самолет, Коко встает, кивает стюардессе, которая не обращала на него в течение всего полета никакого внимания, проходит вдоль рядов и садится рядом с новым пассажиром.
– Буэн диа, – говорит гондурасец, и Коко улыбается и кивает. Через секунду самолет начинает отъезжать от этого убийственно скучного терминала. Дрожа и дребезжа, самолет отрывается от земли и вскоре снова оказывается в мире без времени. У Коко есть двадцать минут до того момента, когда они снова коснутся земли. И в какой-то момент, наверное, когда стюардесса уходит в туалет или в кабину пилотов, Коко встает, загораживая собой проход. Кровь его гудит, он чувствует, как внутри растет сладкое, побуждающее к действию чувство. Вечность затаила дыхание. Коко улыбается и показывает на пол.
– Это не вы уронили деньги?
Мужчина в спортивном пиджаке сначала поднимает взгляд на Коко, а потом нагибается, чтобы взглянуть себе под ноги. Коко подходит к нему вплотную, смыкает руки у него на горле и резко сворачивает на бок голову жертвы. Раздается треск позвонков, но слишком тихий, чтобы его можно было расслышать за гулом моторов. Коко садится рядом с трупом. Дальнейшие чувства Коко для меня непроницаемы. Есть один вопрос, который гражданские лица на протяжении многих веков задают военным:
Можно сказать: он слышит, как душа мертвого человека отлетает на небеса, и это заблудшая, несчастная душа, которая радуется обретенной свободе.
Или давайте скажем так: Коко смотрит сквозь крышу самолета и видит на небесах своего отца, садящего на золотом троне в зените славы. Отец кивает ему строго, но одобрительно.
Или: он мгновенно чувствует, как сущность убитого им человека проникает в него через глаза, уши, рот, отверстие на конце члена, как будто Коко съел этого человека; память вспыхивает в мозгу Коко, он видит перед собой семью и узнает своего брата, свою сестру.
Он видит белый домик на грязной улочке, рядом с которым стоит небольшая машина...
Он ощущает запах жареных черепах...
Достаточно.
Коко берет оранжевый талон из кармана мужчины и заменяет его своим. Потом он лезет в карман пиджака убитого и вытаскивает его бумажник. Пальцы его дрожат от нетерпения – скорее узнать, кто он теперь, кого он проглотил и кто теперь живет внутри него, как его новое имя. Затем он накрывает лицо убитого мужчины журналом и складывает его руки на коленях. Теперь мертвый мужчина как будто спит, и стюардесса не станет будить его до тех пор, пока все остальные не покинут самолет.
Самолет начинает снижаться, приближаясь к крохотному аэропорту Ля Каибы...
Через несколько минут он сойдет в Ля Каибе.
Представьте себе, что мы не в Центральной Америке, а во Вьетнаме. Сейчас сезон дождей, и внутри палаток в Кэмп Крэнделл шкафчики солдат покрыты капельками влаги. В воздухе висит сладкий дымок марихуаны и звуки музыки, которую мы слушаем. Спэнки Барредж, который теперь работает консультантом по реабилитации от наркотиков в Калифорнии, меняет пленки на своем большом катушечном магнитофоне “Сони”, купленном в Сайгоне, в городе Сайгоне, а не в ресторане. В большой зеленой сумке, стоящей в ногах Спэнки, лежит тридцать или сорок катушек пленки с записями друзей Барреджа из Литл Рок, Арканзас. Почти на всех пленках – джаз, картонные коробки надписаны от руки: Эллингтон, Бейзи, Паркер, Роллинз, Колтрейн, Клиффорд Браун, Петерсон, Татум, Ходжес, Уэбстер.
Это палатка единомышленников и здесь всегда играет музыка. М.О.Денглера и меня пускают сюда потому, что мы любим джаз, но на самом деле Денглера, которого обожает весь взвод, пускали бы сюда в любом случае.
Здесь музыка звучит совсем иначе, чем в другом мире, здесь она говорит совсем о других вещах и слушать ее надо как можно внимательнее.
Спэнки Барредж очень хорошо знает все свои пленки. Он помнит, где начинается практически каждая песня, и может найти любой кусок, просто мотая катушку от начала к концу и обратно. И память позволяет ему включать подряд одну и ту же песню, но в разном исполнении. Спэнки нравится делать это. Он может поставить “Солнечную сторону улицы” сначала в исполнении Татума, потом Диззи Гиллеспи и Сонни Роллинза, “Индиану” Стена Гетца, а потом песню с теми же словами, но другой мелодией под названием “Донна Ли” в исполнении Чарли Паркера. У него версий наверное пять “Звездной пыли”, не меньше шести “На какой высоте луна”, дюжина блюзов, каждый из которых, как вода, взятая из одного и того же колодца, но разная на вкус.
Спэнки всегда возвращается к Дюку Эллингтону и Чарли Паркеру. И я сидел возле колонок “Сони” рядом с М.О.Денглером наверное раз двадцать, когда Спэнки ставил вслед за “Коко” Дюка Эллингтона песню Чарли Паркера с тем же названием. С тем же названием...
– ...но такие разные, – говорит Спэнки. И он крутит пленку, пока на счетчике не появляется нужный номер, почти не глядя на сам счетчик, затягивается длинной сигаретой и нажимает “стоп” или “пуск”.
Вот, что мы слушали во Вьетнаме, прежде всего “Коко” Эллингтона.
