терминал.
Это был длинный, жаркий, переполненный людьми зал. Все места были заняты, повсюду сидели толстые шоколадные мамаши с толстыми шоколадными младенцами. Латиноамериканцы в широкополых шляпах стояли у пыльной стойки бара, несколько молодых солдат с пустыми глазами зевали и потягивались, несколько бледно-розовых американцев смотрели куда-то по сторонам. Нас здесь уже нет, мы испарились, исчезли.
Впереди меня, и во времени и в пространстве, Коко прошел через терминал аэропорта “Голосон” и вышел на яркое солнце. Он моргает, он улыбается. Солнечные очки? Нет, пока нет. Он улетал в слишком большой спешке, чтобы подумать об очках. Я вынимаю из кармана свои очки с круглыми темными линзами и надеваю их. Картина слегка темнеет, но я по-прежнему вижу именно тот пейзаж, который привлек Коко. Он уходит от терминала легко, расслабленно, не оглядываясь назад. Он не знает, что через год я буду стоять здесь и смотреть на ту же широкую проселочную дорогу, по которой он так уверенно шагает сейчас. Перед нами довольно плоский равнинный пейзаж, земля Нигде, очень зеленая и очень жаркая. Примерно в миле от нас над равниной возвышаются поросшие редкими деревцами холмы.
Я думаю о Чарли Паркере, поддавшемуся окружавшим его обстоятельствам. Я думаю о старом толстом Генри Джеймсе, который распахивает настежь дверь и бросается на обидчика. Хотелось бы мне наполнить страницы своей книги той радостью, которую рождают во мне подобные образы. Под палящей жарой протягивают свои почти безлиственные ветки кусты джакаранды. Это лес земли Нигде, он не имеет значения сам по себе – просто лес, который растет на низких холмах, и в сторону которого движется тоненькая человеческая фигурка, делая шаг за шагом.
