шестимесячном возрасте я уже делал попытки найти нечто недостающее, не означало ли это, что прежде оно на самом деле существовало?
Несколько дней спустя я набрался смелости спросить маму о различии между мной и другими детьми. Кое-какие моменты вызывали у меня сомнения, как и прежде. Если все говорят, что у них есть отец, означает ли это, что отец должен был быть и у меня? Или, возможно, кто-то вроде дяди Кларка или дяди Джеймса пришел и подписал бумаги, или что там делают мужчины, чтобы стать отцом? Дядя Кларк и дядя Джеймс проявляли так мало отцовских чувств, что казалось, им стоило героических усилий терпеть мое присутствие. С самого начала я ощущал, что их гостеприимство напрямую зависит от моего поведения. Дети остро чувствуют подобное и знают, когда надо заслужить одобрение. Кроме того, проведенные с опекунами годы детства воспитали во мне чувство эмоционального долга, а моя мать была непредсказуема, как погода.
Летом того года, когда мне стукнуло семь, Стар пребывала в спокойно-расслабленных отношениях со своей родней и скользила по жизни со скоростью вполовину меньшей, чем была ей присуща. Впервые в жизни я услышал истории о ее детстве и о том, каким был я в своем раннем детстве. Она помогала тете Нетти на кухне и не мешала дяде Кларку разглагольствовать, не обзывала его воинствующим невеждой. Как истинная Стар Данстэн, она ходила на семинары по поэзии и вечерние курсы рисования акварелью в Альберте, который дядя Кларк называл «Альбино Ю».
Три раза в неделю мама подрабатывала приемщицей в ломбарде, владельцем которого был Тоби Крафт, ее отчим. Он много лет назад женился на Куинни, матери Стар, несмотря на поголовное данстэновское неодобрение. Тоби Крафт укрепил семейное недоверие тем, что привел невесту в квартиру над своим магазином, вместо того чтобы подчиниться воле родственников. Несмотря на всеобщую антипатию, он участвовал в семейных мероприятиях в течение всей жизни Куинни и продолжал делать это и после ее смерти, послужившей поводом для недавнего возвращения Стар в Эджертон и моего «освобождения» из последней семьи приемных родителей. Много позже до меня дошло, что причиной упомянутой спокойной расслабленности Стар была смерть ее матери. Очевидно, она безотчетно ощутила облегчение, когда перехватила и приняла на себя извечные насмешки родственников Куинни. Вторую свою работу она называла «модельным бизнесом» – два раза в неделю по вечерам в Альберте. Как вскоре выяснилось, это означало позировать обнаженной для студентов курса рисования живой натуры.
Наше спокойное существование в те дни и позволило мне задать один вопрос. Я дождался момента, когда мы с мамой остались одни на кухне в доме тети Нетти. Я вытирал тарелки, которые мыла Стар, тетя Нетти судачила с тетей Мэй на веранде, а дядя Джеймс и дядя Кларк смотрели полицейский телесериал. Стар подавала мне тарелку, я проводил полотенцем по глянцево блестевшей окружности. Мама рассказывала мне о джазовом концерте, на который ходила в зал Альберта через месяц после моего зачатия.
– Поначалу группа мне не очень понравилась. Это были ребята с Западного побережья, а я никогда особо не любила тамошнего джаза. Но тут вдруг альт-саксофонист, похожий на аиста, вышел из-за рояля, поднес инструмент к губам и заиграл «These Foolish Things». – Воспоминания были для Стар настолько живыми, что у нее перехватило дыхание. – Ох, Нэдди, это было до того здорово – будто ты попал в такое место, о котором и слухом не слыхивал, но тебе в нем уютно, как дома. Саксофонист ухватил мелодию буквально за мгновение до того, как коснулся губами мундштука, и повел ее все выше и выше… И все, что он играл, так сладко ложилось в душу – как сказка. Нэдди! Передо мной словно мир раскрылся и поведал свою историю. Я будто взмыла к небесам. Ох, сынок, если б я могла петь так, как играл этот альт, я бы остановила время и пела бы, пела…
Мама пыталась рассказать мне о том, чем была в ее жизни музыка, и в тот момент я не представлял, как повлияют на меня ее слова. И откуда мне было тогда знать, что в один прекрасный день у меня будет возможность испытать та-кой же восторг, который она описывала. Все это предстояло в далеком будущем, а тогда мне лишь казалось, что она пытается помешать мне задать вопрос, вертевшийся на языке.
Когда она замолчала, я наконец решился:
– Мне очень-очень надо спросить…
Стар повернулась ко мне с улыбкой, разгоряченная воспоминанием о музыке. О ней она ждала и моего вопроса. Тут же улыбка слетела с лица, и руки перестали двигаться в воде. Она уже поняла, что вопрос мой не имеет никакого отношения к соло альт-саксофониста в «These Foolish Things».
– Спрашивай. – Она выдернула тарелку из пены с напускной серьезностью.
Я наперед знал: что бы она мне ни сказала, все это будет ложь, а я буду верить этой лжи, сколько смогу.
– Кто мой папа? Он ведь не дядя Кларк, да?
Стар оглянулась через плечо, покачала головой и улыбнулась.
– Нет, солнышко, конечно не он. Будь дядя Кларк твоим папой, тетя Нетти была бы твоей мамой – вот бы ты попал, а?
– Тогда где он? Что с ним случилось?
Стар сделала вид, что сосредоточенно оттирает что-то с тарелки. Теперь я знал, что на том концерте, о котором мама только что рассказывала, она сидела рядом с моим папой.
– Как только мы поженились, твоего папу забрали в армию. Он был умным и сильным, и вскоре ему присвоили офицерское звание.
– Он был военным?
– Одним из самых-самых лучших военных, – кивнула она, сводя воедино мое неверие и необходимость отказаться от него. – Его забрасывали в такие места, куда простых солдат не пошлешь. Ему не разрешали рассказывать об этом даже мне. Когда выполняешь сверхсекретное задание – это военная тайна – Мама подставила тарелку под струю воды и передала ее мне. – Вот чем занимался твой папа перед смертью. Он выполнял секретное задание. Единственное, что сказали мне, – он погиб как герой. И был похоронен в особой могиле для героев на другом конце света, на склоне высокой горы, обращенном к океану.
Я представил себе американский флаг над высоким горным утесом, серебристую ширь моря, убегающие в бесконечность волны – особые приметы могилы того, без кого я всегда буду чувствовать неполноту своей личности.
– Не хотела тебе говорить. Но ты уже достаточно большой и понимаешь, что тайну эту нельзя никому доверять. О ней знаем только мы с тобой да старшие офицеры – начальники твоего папы.
Мы домыли и вытерли оставшуюся посуду в напряженном, но дружественном молчании. Я знал, что
