Черная фигура сделала еще один шаг вперед, и Бобби увидел, что никакой реки крови, омывающей дорогу, нет.
Джинсы намокли от его собственной мочи. В лунном свете руки его вновь стали нормальными, а не черными от крови.
Человек, обращавшийся к нему, был кем-то, кому он доверял.
– Перепил пива, а, Бобби? – спросил мужчина, и, когда он поднял голову, Бобби увидел седые волосы и интеллигентное лицо доктора Рена Ван Хорна.
– О, а я как раз недавно говорил о вас, доктор, – с облегчением пропел Бобби, гораздо громче, чем следовало бы. – Я не шучу, нет. И знаете, что я о вас сказал? Желаю ему всего хорошего, сказал я, – вот что.
– Спасибо, – доктор медленно подходил к Бобби в струящемся лунном свете.
– Не слышно никаких птиц, – сказал Бобби. – Вы заметили? Так тихо! А обычно, если возвращаешься ночью, всегда услышишь сову-другую.
– О, все совы умерли, – сказал доктор Ван Хорн, направляясь к Бобби по середине узкой, залитой лунным светом дороги.
– Похоже. На газонах, которые я стригу, мне в последнее время все чаще попадаются мертвые птицы, знаете ли.
Каждый день все больше. – Тут Бобби вспомнил кое о чем и сказал:
– Я собирался вам кое-что сказать, доктор Ван Хорн.
Я просто не могу вынести, что ваша лужайка приходит в такое состояние. Так что я прошу, позвольте мне приходить иногда и работать над ней бесплатно.
Теперь доктор Ван Хорн находился лишь в паре футов от Бобби, стоя на узкой дороге. Бобби увидел, как его волосы окружают голову серебряным ореолом на фоне все еще огромного лунного диска, но лицо доктора было черным пятном, на котором плавали пятна еще чернее.
– Так что вы скажете? – спросил Бобби и почувствовал чудовищную вонь помоев и чего-то еще похуже, чего-то мертвого и липкого, догнивающего в сорняках.
– Хотите на меня работать? – спросил доктор Ван Хорн.
Бобби отступил на шаг и почувствовал, как кровяные щупальца вновь цепляют его за лодыжки. Доктор Ван Хорн вытянул руку – в ней светилось маленькое изогнутое лезвие. Прежде, чем Бобби успел среагировать, оно со свистом рассекло воздух и полоснуло шею Бобби как раз под левым ухом. Доктор резким движением провел лезвием наискось, и шею Бобби залил кровавый поток.
Бобби упал на колени. Он не чувствовал боли – лишь теплую влагу, которая растекалась по груди и шее. Влагу вытекающей из него жизни! Доктор Ван Хорн ударил его снова, и на этот раз он ощутил вспышку боли, поскольку доктор отхватил большую часть его левого уха. Бобби поднял руки, почти не веря, что все это происходит именно с ним, и маленький изящный скальпель отсек ему три пальца на руке.
Затем скальпель взлетел вновь, и в ответ на удар сердце Бобби покорно выплеснуло поток крови, и он упал на колени и потерял сознание как раз перед тем, как скальпель Ван Хорна рассек ему левую щеку.
Бобби Фриц, самый лучший садовник Гринбанка, провалился в пустую тьму. Доктор Ван Хорн откатил тело в сторону, разрезал на нем рубашку и начал переделывать согласно своему вкусу то, что было под ней. Он вскрыл грудную клетку Бобби и отогнул в сторону ребра, вырезал сердце и вынул его. Затем расстегнул на Бобби ремень, стащил с него Джинсы, вырезал пенис и мошонку и вложил их в правую руку Бобби.
Он уже делал нечто в этом роде два раза и сделает еще три раза. Они не слишком обрадуются, его жертвы.
Он оттащил тело садовника, которого уже трудно было узнать, в поросший сорняками кювет за Пост- роад, вытащил из кармана листочек бумаги и вложил его в разверстую грудь Бобби. На листке были стихи, написанные столь безликим почерком, что они могли бы выйти из компьютерного принтера. Они будут обнаружены лишь через несколько часов после того, как найдут само тело, а это случится двумя днями позже, тринадцатого июня.
10
Бобби Фрица нашел почтальон. Роджер Слайк разъезжал на своем сине-белом почтовом фургончике по Гринбанку каждое утро, а потом большую часть дня проводил на центральном хэмпстедском почтамте, сортируя почту. Два или три дня Роджер чувствовал себя неважно: у него болели зубы и его преследовал постоянный шум в ушах – так что иногда он ловил себя на том, что опускает в почтовый ящик почту не по адресу. Он гадал, сколько раз он проделал это за последние два дня, сам того не замечая.
В среду утром, когда ему следовало бы свернуть на Чарльстон-роад, он обнаружил, что проехал Чарльстон-роад, даже не заметив этого.
А днем в пятницу, тринадцатого июня, Роджер Слайк проехал до конца Пур-Фокс-роад, чтобы передать проспект предвыборной кампании 'Буша – в президенты!' Гарольду Фрицу, который был последовательным сторонником демократов и который больше никогда не поднимется с постели, чтобы голосовать за кого- либо. На обратном пути в голове у него помутилось, стало плохо с сердцем, и он остановил свой фургончик. Выйдя из него, Слайк почувствовал ужасный запах. На какую-то секунду ему показалось, что дневная бледная луна ухмыляется, склонившись над ним. Он схватился за голову, которая, казалось, вот-вот могла взорваться.
Но, выскочив так поспешно из грузовичка, Роджер забыл остановить его, и машина, проехав немного вперед, свалилась в кювет. Она упала на бок, и под колеса посыпались сотни писем.
Роджер поглядел на аварию налитыми кровью глазами и пробормотав: 'О Боже!', побрел к грузовику и поглядел вниз, покачивая головой. Он залез в кювет, предварительно убедившись, что там нет крапивы, поскольку был одет в шорты.
Он приналег на грузовичок и слегка толкнул его. С помощью еще одного толчка почтальон смог поставить фургончик на колеса. Тогда он нагнулся и начал собирать рассыпанные в траве письма и журналы. Неожиданно запах, похожий на запах раздавленного опоссума, необычайно сильно ударил ему в нос, и Роджер обнаружил, что глядит сквозь заросли бурьяна прямо в ухмыляющееся лицо Бобби Фрица. Роджер Слайк охнул и попятился к краю кювета, перебрался через него и добежал до входа на Грейвсенд- бич. Там в будочке сторожа был телефон. Когда полиция нашла написанные печатными буквами стихи, вложенные в грудную клетку Бобби, она заодно отыскала и несколько писем, которые завалились туда же. Письма тоже воняли, но Роджер Слайк развез их на следующий день.
Ни полиция штата, ни полицейские Хэмпстеда не знали, что это за стихи и кто их автор:
Так никто и не знал, что это за стихи, пока Бобо Фарнсворт не догадался позвонить своей старой учительнице английской литературы мисс Триджилл, которая сейчас возглавляла английский факультет в Милле.– Вас интересует английская поэзия, Бобо? – спросила она.
– Только это стихотворение, мисс Триджилл, – ответил он.
– То, что вы мне прочли, представляет собой вторую. третью и четвертую строфы известного
