«С какой целью звери, привлеченные голосом пантеры, приходят к ее логову? — раздумывал Харузин, снова и снова перечитывая отрывок и разглядывая странную пантеру с хвостом в виде покрытых цветами и листьями гибких веток и цветущим же языком, нарисованную в книге. — Почему она враждует со змеем? Если змей — это дьявол, то пантера — нечто… праведное. Тогда благоухание должно означать благоухание добродетели…»
И вот, в разгар этих душеполезных размышлений, входит Флор и говорит «пойдем». И Харузин откладывает книгу и свои заметки на мятых берестяных листках, встает и идет вместе с хозяином дома в горницу, где сидит странный гость, этот самый Тенебрикус, терпеливо ждет, глядя в сумерки неподвижным взглядом.
При виде этой фигуры Харузин вздрогнул. Так выглядел бы какой-нибудь классический «андэд», «не живой — не мертвый» из настольной ролевой игры. Гуль, например, — несимпатичное существо, которое предпочитает обитать на кладбище и в полночь лакомиться там сгнившими трупами. Или лич — мертвый маг, чрезвычайно злое и невероятно мощное существо. На полевых ролевых играх такие персонажи почти не отыгрываются. Потому что примитивный способ — вытаскивать из сумки заклинание, написанное на бумажке, — работает плохо. Ребята, конечно, делают вид, что испугались, но… но они не пугаются! А лич должен быть по-настоящему жуткий.
Случались, конечно, эпизоды. Скажем, тот же знаменитый «Ангбанд» на одной из Хоббитских игр. Но там большую помощь переодетым, раскрашенным и соответственно себя ведущим оркам оказывали сами пленные эльфы, которые ждали ужаса — и его же нагнетали. Ужас несвободы, ужас быть окруженным злом… Сильнейшие эмоции, которые заставили многих назвать «Ангбанд» центральным событием ролевого движения за много лет.
М-да. Но если отвлечься от «Ангбанда», то перед Эльвэнильдо сидел самый настоящий «не живой не мертвый». Без всякой вампирской тематики, без боевой раскраски, одетый серенько и простенько. И манеры самые сдержанные.
Но — страшный. Жуть исходила от самой его позы, от самого его присутствия в комнате.
Эльвэнильдо остановился на пороге и потихоньку перекрестился.
«Андэд» засмеялся. Еле слышно. Но Эльвэнильдо услышал.
Все еще смеясь, Тенебрикус повернул к нему лицо — морщинистое, обветренное, с яркими синими глазами. Белки этих глаз были пронизаны густыми красными жилками, а углы — гноились. Но синева горела победно, яростно.
Сухие темные губы растянулись в самой настоящей улыбке. Не притворной.
— У тебя хорошее чутье, — сказал Тенебрикус очень спокойно. — Ты сразу почувствовал…
— Ты не дьявол, — сказал Харузин, чуть успокоившись. Он прошел в комнату и присел на лавку.
— Нет, конечно, — согласился Тенебрикус. Я — человек, как и ты. Ну, может быть, чуть-чуть от тебя отличаюсь… Но у нас много общего.
— У нас нет ничего общего только с дьяволом, — сказал Харузин.
— Заладил — «дьявол, дьявол»! — досадливо поморщился гость. — Видел я твоего дьявола, знаю… — Тут из его глаз потек ледяной, прямо-таки арктический холод. И Харузин, заленедев, понял: гость не ради красного словца брякнул. Он действительно что-то видел. И, раз еще жив и может сидеть тут и разговаривать, победил увиденное.
Лич? Гуль? «Андэд»?
Или просто человек… особенный человек?
Харузин на всякий случай решил пока не задаваться подобными вопросами. В конце концов, для таких дел есть хозяин. Пусть Флор и разбирается, пусть Флор решает. А он, Харузин, с удовольствием подчинится.
Разговор не спешил начинаться. Вертелся вокруг того, другого. Гость пожелал знать, чем занимается «приживал». Он не употребил этого слова, однако Харузин хорошо понял, какой смысл заключает в себя этот вопрос. Рассказал о чтении «Физиолога».
— Скоро, если Бог даст, повидаешь иные страны, — сказал гость. — Если хозяин наш решит, что так следует поступить… Лавр вот утверждает, что эту загадку Флору распутать под силу. Тем более, что друзья у Флора, мол, хорошие — верные и бесстрашные. Так ли это — покажет время.
— А я и географию вашу изучал, — похвастался Харузин, дурея от всего происходящего. Еще несколько минут назад ему хотелось спать. Думалось: «Вот дочитаю этот кусок про пантеру — и на боковую… Буду думать о ее многоцветной шкуре и ароматном голосе… Надо же такое придумать — ароматный голос!..» И вот сна ни в одном глазу. Вместо этого он, Харузин, стоит перед каким — то незнакомым человеком самой зловещей наружности и, как школьник, похваляется тем, что прочитал какую-то книжку по географии.
Незнакомец чуть сблизил гноящиеся веки. Харузин вдруг заметил, что ресниц у него нет. «Сгорели? — подумал он смятенно. — Ну конечно, сгорели на пожаре. Попал в какую-то беду и обгорел… Поэтому и гноятся…»
— Как книга называлась? — спросил он. И опять улыбнулся. Улыбался он не одними только губами, но всем естеством, искренне. Улыбка наполняла светом каждую морщину на лице, глаза начинали искриться. Так мог бы выглядеть очень добрый и много пострадавший человек. Близкий, любимый. Дедушка. Но в следующее мгновение улыбка гасла, и Тенебрикус снова становился ледяным и жутким.
— «Описание о дивиих людех», — сказал Сергей. И процитировал: — «…се же все бысть яко да явить в них дела и помышления их, зане многолукавны быша на Бога Творца своего, и заблудиша делы своими. Сего ради преподобишася зверем и скотом»… Это когда они хотели построить Вавилонскую башню, — пояснил Сергей. — Не только разделились языки, но и самый человеческий облик у иных был отнят… И разбрелись они, «человецы злообразны» по всей Вселенной: иные с песьими главами, а иные без глав, «а в грудех зубы; а иные о двух лицех, — а иные о четырех глазех, а иные по шести рог на головах носят»…
— Интересно, — заметил гость. И снова обратился к Сергею, как будто тот заинтересовал его даже больше, чем сам хозяин дома. — Стало быть, ты книги любишь?
— Люблю, — не стал отпираться Сергей.
Он привык любить книжки. В них заключалось нечто большее, чем просто полезное знание. Полезное знание и из интернета можно выкачать. Но в книге жила эмоция, самый ее облик как будто согревал и что- то рассказывал такое, помимо текста… и не о том, что в тексте, но о людях, которые эту книгу брали в руки, прятали под подушку, чтобы почитать ночью с фонариком, о людях, которые капнули на страницу вишневым соком (о, давнее, забытое, давно укатившееся лето какого-нибудь 1931 года, когда было посажено это пятно! о, давнее, чудесное, влившееся в Вечность лето 1975 года, когда погиб между страниц этой книги плоский комар!).
Правда, Харузин знавал людей и более сумасшедших, чем он — в том, что касалось книг. Так, однажды некий человек узрел целую гору книжек кришнаитского содержания. Книжки лежали кучей возле помойки. То ли устарели они, то ли какой-то ревностный христианин их скупил и выкинул (последнее, конечно, наименее вероятно), то ли какие-нибудь адепты этой диковатой веры взбунтовались, а вернее всего — поработали хулиганы православного устроения: атаковали бедных девочек в сари, отобрали у них агитлитературу и надругались… Во всяком случае, налицо была гора совершенно ненужной данному человеку литературы.
Да… но — книги! И он подобрал с десяток. И потом долго не знал, что с ними делать. Читать — невозможно; тем более, что все десять были одинаковые. Раздавать друзьям — нехорошо: получается, что он агитирует за кришнаизм, а это верование, что ни говори, земле Российской несколько чуждо… Вот и пылились книжки-бедняжки на полке среди старой обуви… Для чего?
Не мог человек выбросить книгу! Не мог — и все тут…
Нет, не в информации дело, совсем не в информации. Информацию человек на худой конец и запомнить может. В городе Франкфурт-на-Майне на площади черными камнями выложено пятно, где немецкие нацисты жгли книги… золотыми буквами перечислены имена авторов. Что, сильно помогло фашистам, что сожгли они эти книжки? Вообще не помогло! И «рукописи не горят», как известно, тем более — книги, вышедшие большими тиражами…
Часть из этого бессвязного потока мыслей Харузин сделал достоянием гласности.
