Гаврильчиков поморгал, а потом решительно поклонился и вышел.
Оставшись один, Вершков впал в тягостное раздумье. Что мог означать сей визит? Флор всегда отличался тем, что вел свои дела с предельной четкостью и определенностью. Как и приличествует сыну разбойника, он отличался превосходными бухгалтерскими способностями. Рассчитать прибыль, вычесть убыток, добавить проценты… Господи, да Флор умел высчитывать сложные проценты, которые нарастают на первоначальные проценты при некоторых банковских операциях.
Вообще-то христианам было запрещено давать деньги «в рост», под проценты. Этим занимались нехристиане. То есть евреи, Которых преимущественно за это и не любили. Но в Новгороде евреев не было. И, поскольку «свято место» пусто не бывает, некоторые христиане все-таки грешили ростовщичеством. Так случалось во все времена. Только на краткий миг, при советской власти, спекуляция каралась по закону, а во все остальные эпохи она поощрялась и считалась хорошим тоном.
М-да. Однако рассуждениями делу не поможешь. Флор брал деньги. Флор подписывал документы. Гаврильчиков, как истинный сутяга, намеревался дать флоровской грамотке ход и для того отправился к приказному дьяку. Новгородцы были сутягами исстари, еще с десятого века, со времен берестяных грамот, которые изобиловали словами, вроде: «безатьщина» — «выморочное имение», «вестися» — «вести тяжбу, обвинять», «видел есмь и чул» — «видел и слышал» (юридический термин, обозначающий начало показаний свидетеля), «ютиться с Васей Пупкиным на воду» — «вызваться на испытание водой с негодником Васей Пупкиным, чьи показания я опровергаю» (еще один юридический термин)… Это только из тех, что сразу на ум приходят. А на самом деле их сотни.
Прежний приказной дьяк, Назар Колупаев, был человеком тяжелым на подъем, суровым и справедливым; долго соображал, но приняв решение, действовал беспощадно и до конца. Память о нем до сих пор была жива, хотя со дня гибели Колупаева прошло уже лет семь. Присланный на его место из Москвы Ефрем Вербилов, по прозванию Чирица, был человеком совсем иного свойства. Чирица был продажен. Не так чтобы уж очень, но… случалось. Что греха таить, — случалось!
Точнее сказать, его можно было склонить «подумать». А «подумав», принять более мягкое по отношению к виновному решение. Особенно склонен был Чирица проявлять снисхождение к уличенным в воровстве.
Что же делать теперь Вадиму?
Вариантов складывалось несколько.
Во-первых, тянуть резину, ныть «да отыщется баржа, отыщется она скоро, зуб даю!», а самому надеяться на лучшее и ждать Флора. Приедет Флорушка-новгородец, купец, разбойничий сын, и сутягу Гаврильчикова самого по уши засудит.
Во-вторых, можно попытаться склонить Чирицу на свою сторону. Чирица охотно будет слушать оправдания подозреваемого в мошенничестве. Требуется только согреть сердце дьяка приятной для того суммой. И еще подсуетиться и сделать так, чтобы эта сумма оказалась приятнее той, которую посулит государеву человеку Гаврильчиков.
И наконец в-третьих, оставался самый отчаянный способ. Попробовать самому доискаться до правды.
И Вадим начал именно с этого третьего, наиболее трудного — но и наиболее соблазнительного пути.
Он безгранично верил в деловую хватку Флора. Не может такого быть, чтобы Флор пустился на заведомо провальное торговое дело.
Вершков взял шапку, кафтан и, сказавшись жене, куда идет, зашагал к порту.
Олсуфьича в новгородском порту знали и любили. Завсегдатаи причалов — хозяева питейных, содержатели гостиниц для приезжих гостей из числа небогатых, списанные на берег моряки, мальчишки, перехватывающие монету помогая швартовать корабли и распространяющие новости, слухи и сплетни, — все они интересовались, как там Флор, скоро ли вернется, не подавал ли о себе вестей.
Вершков отвечал, что Флор вернется очень даже скоро, хоть и не давал о себе вестей. И любопытствовал насчет баржи — не видел ли кто «Скобкариху». Ее палубные надстройки образовывали характерный силуэт, напоминающий три ступени. Она отличалась исключительной прочностью. Всех других мореходных качеств было у нее в ограниченном количестве, но насчет прочности — будьте уверены. И товар на ней всегда сохранялся сухим и в целости, лучше, чем на ином складе.
К великому огорчению Вадима, никто в порту «Скобкариху» не примечал.
— Как такое может случиться, чтобы баржа пропала, и никто на это не обратил большого внимания? — изумлялся Вадим и совершенно «по-местному» скреб себя под шапкой.
— Такого, брат, случиться не могло! — авторитетнейше заявлял старый, всегда чуть пьяный моряк, которого называли Хорь, но не потому, что он был похож на хорька, а потому, что любил повторять: «Я, брат, как платяная хорь, проем любую беду и живой-невредимый наружу выберусь, да еще и сытый».
— Надо искать, — советовали Вадиму со всех сторон. — Отыщется «Скобкариха». Может, ее течением отогнало…
Вадим сел чуть в стороне от всех и задумался. Течением отогнало! Глупое предположение. Баржа была Пришвартована чуть в стороне от прочих кораблей, чтобы не мешать погрузке и разгрузке. Там давно ничего не происходило. Поэтому и на пропажу не сразу обратили внимание.
В двух десятков метрах от прежнего места качалась на воде еще одна баржа, «Лубок». Ветви ивы нависали над ней, почти ее скрывая, и длинные листья, попадая в воду, вздрагивали и трепетали в течении, точно пряди волос. Кругом было очень тихо. На «Лубке», казалось, никого из людей не было.
Сидеть бы тут, мечтать да ничего не делать! Хорошее место для рыбалки или ленивого постукивания костяшками домино под умеренное выпивание водочки с воблочкой в качестве «закусона». Тьфу! Вадим резко мотнул головой. Что за ассоциации из сатирического киножурнала «Фитиль»?
Местность — вот что сбивает с толку. Как будто один из выпусков приснопамятного «Фитиля» снимали прямо здесь, на этой вот натуре. Только век был другой. Впрочем, время действия «Фитиля», сонное, затхлое время осени советской власти, которое теперь воспринимается как весьма и весьма благополучное, было так же далеко от Вадима, как и шестнадцатый век. Другая эпоха, другие нравственные ценности, другая система ассоциаций.
«Фитиль» он видывал по телевизору в рубрике «ретро».
Некоторые сюжеты умиляли. Ну кого сейчас удивишь чудовищной одеждой? А персонажи «Фитиля» одевались, по меркам самого конца двадцатого века, более чем сдержанно. Кто обернется на подвыпившего гражданина, вздумавшего немелодично петь? Кого волнует нелюбезная продавщица? Водопроводчики — это железное племя — были ленивы, алчны и нерадивы всегда, даже еще в Древнем Риме. Казнокрады…
Стоп.
Странная мысль зашевелилась у Вадима. Постепенно «Фитиль» и вообще старое советское кино завладевало его сознанием. Как будто пейзажик нашептывал ему в оба уха: «Ты думаешь, Вершков, я просто так себе идиллический северно-русский летний пейзажик? Ан нет, брат, тут у тебя ошибочка вышла! Я не просто пейзажа, я — место преступления! Ищи!»
Вершков даже поежился. Ну как такое может быть, спрашивается? Баржу украли, что ли?
Как? Как можно было украсть баржу с товаром, чтобы никто этого не заметил? Сняться ночью с якоря, отойти на сотню метров, а потом подняться вверх по Волхову… Нет, глупости! Не бывает.
Ветер вздыхал в листве, как бы удрученный глупостью и недогадливостью Вершкова.
Вадим и сам ощущал — «истина где-то рядом».
Он нехотя поднялся и принялся бродить по густым прибрежным кустам, то и дело проваливаясь по колено в жижу.
Разуваться он не хотел, здесь можно запросто поранить ногу. Жертвовать сапогами было жаль, но себя все-таки жальче. Может быть, придется убегать. Быстро-быстро. Ведь такой поворот событий исключать не следует.
И Вадим продолжал поиски. Он даже не знал толком, что именно ищет. Не знал, пока не нашел.
После часа блужданий в густой осоке он увидел то, что подсознательно ожидал — и чего боялся: там лежало тело человека. Его объели деловитые мальки, на нем сидели чуткие стрекозы, какие-то мухи уже
