любимых выражений Эбби Уэкслера. — Что б ты скорее сдох, членосос хренов».
Проехав примерно две мили по земляной дороге, они прибывают к огромной деревянной платформе, расположенной слева от них. Над ней поднимается что-то похожее на подъемный кран. Его «стрела» протянута до самой дороги. Свешивающиеся с нее веревки покачиваются от легкого ветерка, несущего с собой запах серы. Под платформой, на мертвой земле, которая никогда не видела солнца, разбросанные кости и горки белой пыли. С одной стороны гора обуви. Почему они оставляют одежду и снимают обувь — вопрос, на который Тайлер, возможно, не смог бы ответить даже без шапки на голове (ошобенные игрушки для ошобенных детей), но из подсознания вдруг выскочила фраза: местный обычай. Вроде бы отец говорил что-то такое, но он не уверен. Он не может вспомнить лицо отца, во всяком случае, отчетливо.
Виселица облюбована воронами. Они толкаются, поворачивают головы, следя за движением «e-z- go». Особенной вороны среди них нет. Той, чью кличку Тай не может вспомнить. Но он знает, почему вороны здесь. Хотят ухватить свежей плоти, вот что они тут делают. А заодно выклевать глаза нового покойника. Не говоря уж о босых ножках.
За горой брошенной, расползающейся обуви проселок уходит на север, к дымящемуся холму.
— Стейшн-хауз-роуд, — сказал Берни, вроде бы уже не Таю, а самому себе, впадая в забытье. (Однако «Тазер» по-прежнему нацелен на шею Тая, и рука, которая его держит, не трясется.) По ней я должен везти особенного мальчика (фешти ошобенного мальшика). Туда отправляются особенные мальчики. Мистер Маншан поехал за моно. Монопоездом Конечного мира. Когда-то были еще два. Патриция и… Блейн?..[120] Их нет. Сошли с ума. Покончили с собой.
Тай вел тележку для гольфа и молчал, но думал, что сошел с ума как раз старый Берн-Берн. О монорельсовых поездах он знает, даже ездил на одном в «Уолт Дисней уорлде»[121] в Орландо, штат Флорида, но монопоезда с именами Патриция и Блейн?
Глупость какая-то.
Стейшн-хауз-роуд осталась позади. Ржаво-красная и железо-серая Большая Комбинация все приближалась. Тай мог различить на наклонных конвейерах движущиеся фигурки. Дети. Некоторые из других миров, возможно, расположенных по соседству с этим… но многие из его мира. Дети, чьи лица появлялись на газетных страницах, а потом исчезали навеки. Разумеется, оставались какое-то время в сердцах родителей, но в итоге сохранялись только на фотографиях. Дети, признанные мертвыми, похороненными в безымянных могилах извращенцами, которые использовали их, а потом от них отделались. Но вместо могилы они попали сюда. Во всяком случае, некоторые из них. Даже многие. Дергали за рычаги, вращали, колеса, приводили в движение транспортеры, тогда как желтоглазые, зеленокожие надсмотрщики щелкали своими кнутами.
На глазах Тая один из муравьев полетел вниз с высокого, окутанного паром здания. Таю показалось, что он слышал едва слышный крик ужаса. Или облегчения?
— Прекрасный день, — пробормотал Берни. — И он станет еще лучше, когда удастся поесть. Еда всегда меня бодрит. — Его старые глаза пристально изучали Тая, губы изогнулись в улыбке. — Лучшая еда — ягодицы младенца, но твои тоже ничего. Очень даже ничего. Он велел отвезти тебя на станцию, но я не уверен, что получу свою долю. Мои… комиссионные. Может, он честный… может, он по-прежнему мой друг, но я думаю, что сначала просто возьму свою долю, чтобы не возникало никаких вопросов. Большинство агентов снимают свои десять процентов сверху. — Он протягивает руку, тычет пальцем в ягодицу Тая. Даже сквозь джинсы Тай чувствует, какой твердый у старика ноготь. — А я возьму свою часть снизу. — Болезненный смешок, и Тай с радостью увидел, что слюна, появившаяся между потрескавшимися губами, окрашена кровью. — Снизу, понял? — Палец вновь тычется в ягодицу.
— Понял, — отвечает Тай.
— Ты все равно сможешь разрушать, — продолжает Берни. — Одна у тебя будет ягодица или две — разницы никакой. — Вновь смешок. Вроде бы он впадал в забытье, однако «Тазер» держит крепко. — Едем дальше, парень. Еще полмили по Конджер-роуд. Увидишь лачугу под жестяной крышей. По правую руку. Это особенное место. Особенное для меня. Свернешь к ней.
Таю не остается ничего другого, как повиноваться. И теперь…
— Делай, что я тебе говорю! Лицом к гребаной стене! Подними руки и просунь в эти петли!
Тай, конечно, понятия не имеет, чти такое эвфемизм,[122] но знает: эти металлические кольца никакие не петли. Со стены свисают кандалы.
Паника захлестывает рассудок, грозя парализовать все мысли. Тай пытается бороться с ней… борется, стиснув зубы.
Если он поддастся панике, если начнет вопить и кричать, для него все будет кончено. Или старик убьет его, вырезая кусок мяса из ягодицы, или друг старика увезет его в какое-то ужасное место, которое Берни называет Дин-та. В любом случае Тай никогда больше не увидит ни мать, ни отца. И Френч-Лэндинг тоже. Но если он будет сохранять хладнокровие… дожидаться своего шанса…
Да, но как это трудно. Шапка, которая у него на голове, в этом ему немного помогает: ее притупляющий эффект способствует удержанию паники под контролем… но как это трудно.
Потому что он не первый ребенок, которого приводит сюда старик, как не был и первым, кому пришлось провести долгие часы в бетонной камере в доме старика. В левом углу лачуги — закопченный, поблескивающий жиром гриль, под жестяным коробом дымохода. К горелке гриля тянутся шланги от двух газовых баллонов с надписью «ЛА РИВЬЕР ПРОПАН» на боку каждого. На стене висят рукавицы, лопатки, щипцы, молотки для отбивки мяса, широкие вилки. Тут же ножницы, а также как минимум четыре остро заточенных мясницких ножа. Один из ножей длинный, как церемониальный меч.
Рядом с ним грязный фартук с надписью «ПОВАРА МОЖНО ПОЦЕЛОВАТЬ».
Запахом лачуга напоминает Таю пикник, организованный «Домом ветеранов зарубежных войн», куда он ездил с матерью и отцом на прошлогодний День труда. Пикник назвали «Праздник на Мауи», дабы гости представляли себе, будто попали на Гавайи. Проводился он на берегу реки в парке Ла Фолетт. В большой яме в земле горел огромный костер, на котором свиней жарили целиком. Заправляли всем женщины в травяных юбках и мужчины в ярких рубашках с птицами и тропической зеленью. Запах от ямы шел такой же. Только в лачуге он более затхлый… и жарили здесь не…
«Жарили здесь не свинину, — думает Тай, — а…»
— Я что, должен целый день стоять и пялиться на тебя?
«Тазер» оживает. Дозированный укол боли пронзает левую половину шеи Тая. Мочевой пузырь не выдерживает, и Тай надувает в штаны. Ничего не может с собой поделать. Практически не отдает себе в этом отчета. Протянувшаяся откуда-то рука (не иначе из далекой галактики), трясущаяся, но невероятно сильная, толкает Тая к стене и кандалам, которые приварены к стальным пластинам на высоте порядка пяти с половиной футов от земли.
— Сюда! — кричит Берни и истерически смеется. — Я знал, что ты получишь еще один разряд. Умный мальчик, значит? Вундеркинд! А теперь просовывай руки в петли, и чтоб без глупостей!
Тай поднимает руки, чтобы не удариться лицом о стену лачуги. Его глаза отделяет от дерева меньше фута, и он видит кровяные потеки. Они давние, и их много. От засохшей крови идет металлический запах. Земля под ногами пружинит. Словно губчатая резина. Словно желе. Это отвратительно. Возможно, это иллюзия, но Тай понимает, в чем дело. Это место казни. Старик, возможно, не каждый раз пировал здесь, не имел такой возможности, но приходить сюда он любит. Как он сам и сказал, место это для него особенное.
«Если я позволю ему заковать в эти кандалы обе руки, — думает Тай, — мне конец. Он изрежет меня на куски. Потому что, начав резать, не сможет остановиться, забудет и о мистере Маншане, и о ком угодно. Поэтому готовься».
Последняя мысль не его вовсе. В голове словно раздался голос матери. Его матери или другой женщины, похожей на нее.
Паника исчезает вовсе, голова прочищается, насколько позволяет шапка. Он знает, что должен сделать. Во всяком случае, попытаться.
Он чувствует, как дуло «Тазера» скользит между его ног, и вспоминает змею, которая переползала дорогу, ее зубастую пасть.
— Немедленно вставляй руки в петли, а не то я поджарю твои яйца, как устрицы.
— Хорошо, — отвечает Тай визгливым, пронзительным голосом. Надеется, голос не оставляет
