Флор кивнул, приглашая продолжать.
— И вот великий князь взял пятачок в пальцы, поднес к носу и изумленно проговорил: «Впервые вижу…»
Флор засмеялся.
— Да, видать, неплохо он жил…
— Я тоже в твоем дому, Флорушка, этих пул почти не вижу, — сказала Наталья, пошевелившись на стуле.
Стулья в доме Флора были привозные, английские. Они представляли собой редкость. Вообще в домах в России такой мебели не водилось. Стулья сии представляли собой настоящее баловство, и гостям их показывали нарочно — как некое диво.
Имелся в доме у Флора буфет-поставец, чудной работы. Он был весь резной, с колонками, представлявшими деревья, с ползущими по стенкам резными плющами, с цветами повсюду, а особенно — на дверцах. Такой буфет являл собой образ райского сада, объяснил как-то Наташе Флор.
«Мы с братом в детстве страшно мечтали о такой вещи, — признался он супруге. — Ранние наши годы прошли в лесу, при родителе-разбойнике, в избушке таких вещей не водилось. Только место где спать, да чурбачок вместо стола. А отец наш живал в хороших домах. И вместо сказок часто рассказывал о вещах, которые обитают в достаточных домах вместе с людьми. Людей-то он не очень жаловал, а вещи — их любил и жалел…»
Поставцом буфет назывался потому, что состоял из двух частей: нижняя представляла собой огромный сундук с припасами, а верхняя ставилась на нижнюю, и там держали посуду.
Была еще переметная скамья, странный для Натальи предмет. Она стояла посреди большой горницы. Спинка у нее выдвигалась то с одной стороны, то с другой — «переметывалась». Для удобства — с какого краю предпочтут сесть на нее.
Наташа приучилась гордиться буфетом и стульями. Заботилась о них, вытирала, начищала.
Кроме непривычных с виду денег, Наталью часто сбивала с толку необходимость считать так, как принято было в то время: по сорока, по девяносто. «Два сорока», «четыре девяноста».
Отношения с иноземными купцами также представлялись Наталье сложными, однако Флор ориентировался в них с легкостью. Новгород богател еще потому, что Москва запрещала некоторым иноземцам торговать у себя, предписывая вести все операций только в Новгороде. Прежде всего это касалось шведов, ливонцев и германцев из приморских городов. В город текли серебряные слитки, сукна и шелк, жемчуг, золотая канитель, чай и кофе. В Германию вывозили меха и воск, в Литву и Турцию — кожи, мех, моржовую кость. Некоторые думали, что моржовая кость — это рыбьи зубы. Случается торговля железом и оружием, но делается это украдкой или по особому позволению начальства.
Флор вел обширную торговлю мехами и тканями, одни ввозил, другие вывозил. У него была хорошая репутация среди иноземных купцов; обычно он предпочитал иметь дело с одними и теми же. Наталья гордилась мужем и его деловой хваткой. Иногда она начинала сама себе казаться заправской купчихой, персонажем из пьесы Островского.
Она начинала забывать об эльфизме, о Петербурге, о своей молодости. Хозяйка дома, мать двоих детей… Ужас. Когда-то ей казалось, что ничего кошмарнее этого и быть не может. Не хватает только фикуса в кадке и канарейки в клетке.
— Знаешь ли, Наташенька, — сказал ей Флор, останавливаясь посреди подсчета, — что в Новгород, сказывают, приехал какой-то бродячий фокусник?
— Какой? — лениво оживилась Наталья.
— Говорят, иностранный. С ним целый цирк уродцев и каких-то животных диковинных.
— Вроде той сирены, которую англичанин поймал? — вспомнила Наталья. — Злющая была! Как поглядит из кадки с водой, так у меня мороз по коже. Жуткая тварь. Даже не верится, что такое существует на самом деле. Впрочем… «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».
— «Вашим», — поправил Флор.
Наталья подняла брови.
— Ты знаешь Шекспира? Его разве переводили на русский язык?
— Это любит повторять Вадим. И Харузин как-то раз — тоже. Кто этот Шекспир?
— Жаль, что Пастернак его не переводил еще… — вздохнула Наташа. — Я его почти не помню наизусть. Он сейчас уже живет и работает. Английский поэт. Елизавета, королева Англии, его уважала. То есть — уважает. Посещает театр, когда там идут его пьесы. Он скоро напишет «Гамлета», это такое произведение… Про жизнь, в общем. И вот этот Гамлет произносит разные фразы. Вроде — «быть или не быть» или «есть многое на свете…»
— А, — сказал Флор и улыбнулся своим мыслям. — Может, удастся нам с тобой в Англии побывать на спектакле… Хочешь?
Наталья даже вздрогнула. В самом деле! Побывать на представлении какой-нибудь знаменитой пьесы в шекспировском «Глобусе»! О, какие возможности открывает перед ней дивный, дивный шестнадцатый век!
Только вот… комета с неба улетела, а беспокойство осталось. Какая-то пакость поджидает их в нынешнем году.
Но Флор не позволил супруге сосредоточиться на ненужных мыслях.
— Ну что ж, с Божьей помощью разродишься, а на следующий год попробую съездить в Лондон. И тебя с собой возьму.
— А моряки твои не будут против?
— Почему? — удивился Флор.
— Женщина на корабле — дурная примета.
— Как-нибудь уломаю их, — махнул рукой Флор. — Негоже предаваться суевериям… Хотя, конечно, кто на море не плавал, тот Богу не молился…
— Ну так пусть Богу и молятся, — сказала Наталья капризным тоном. — Нечего во всякую чушь верить. Правильно?
Флор тихонько засмеялся.
— Конечно, правильно, Наташенька!
Фокусник, о котором упоминал Флор, наделал в Новгороде некоторого шуму. Он разместился со своим цирком в таверне за чертой города. По описаниям очевидцев, являл собою немца. Собственно, немцем он и был — из города Любека. Звали его Дитрих Киссельгаузен, как он объявил; при нем находилось двое помощников: женщина, похожая на цыганку, и мужчина лет сорока — русский, которого звали Георгием. Этот Георгий взялся быть толмачом, хотя, по слухам, немецкую речь разбирал плохо, а по-русски говорил с каким-то странным выговором.
Киссельгаузен привез несколько клеток, в которых сидели, как было сказано, различные дива. Иные представляли опасность вследствие хищного нрава. Для них Дитрих скупал мясо и живых кур и кормил с великой осторожностью. Другим чудом, которое обещал показать народу немец, было глотание огня и различные фокусы.
Длительные тренировки сделали возможным то, что в обыденном мнении считается совершенно невозможным. К примеру, Дитрих без труда глотал шпаги.
Делал он это легко и непринужденно, всякий раз вызывая гром оваций. Ударяя клинок о клинок, Дитрих показывал: оружие самое настоящее. После этого он несколько раз быстро проводил по клинку шелковым платком, запрокидывал голову и ловко вставлял клинок себе в пищевод по самую рукоятку.
Этот эффектный трюк требовал длительной тренировки, которой Киссельгаузен отдал многие годы. Сперва шпагоглотатель приучает свое горло к щекотанию, потом начинает вводить туда предметы, начиная со свечки. Для того, чтобы вводимые предметы не вызывали в горле спазм, их следовало слегка нагреть. Шпагоглотатель всегда держит наготове платки, которыми протирает клинки и таким образом нагревает их.
Другим красивым трюком Киссельгаузена была власть над огнем. Он брал в руки горячие угли и раскаленное железо, водил ими по лицу, становился на него голыми ногами… Этому умению немец научился у одного китайца, который за большие деньги передал Киссельгаузену состав специальной смеси
