написать письмо и рассказать в нем обо всем, что уже много дней не дает мне покоя. С тех самых пор, когда учитель задержал нас после уроков… Мне еще тогда следовало собраться с силами и подойти к вам, я видел, вы ждали… Духу не хватило. Не думай, что я смолчал тогда потому, что боюсь Бузо или считаю его верным другом. Не в этом дело. Было бы горько и обидно, если бы пришлось натолкнуться на ваши насмешливые и презрительные взгляды. Потом-то я убедился, что был неправ. Особенно когда Джеле несколько дней назад пожал мне руку и сказал: «Молодец, ты поступил смело, как настоящий мужчина. Бузо чуть не лопнул от злости».
Прошу тебя сразу ответить, можно ли мне перейти в вашу команду. А из какой половины села я родом — это, по-моему, совсем неважно. Вот и тетка говорит, что все зависит от того, как я сам решу. А раз так, то я решил выбрать вас. Если, разумеется, вы не против. Если же вы по-прежнему видите во мне врага, скажите всего одно слово, и я с чем пришел, с тем и уйду. Только уж в друзья набиваться больше ни к кому не буду. Буду жить своим умом.
Жду ответа. Да или нет.
Марко».
— Вот это да… — Мы даже растерялись.
— Что будем делать, ребята? — спросил Коле. Мы молчали. Правда, не долго.
— А что, если это приманка? Как бы нам на удочку не попасться. Вдруг Бузо опять что-то подстроил?
— Не думаю, — твердо сказал Джеле. — Недавно я слышал, как они ссорились. Бузо упрекал Марко за то, что тот молчал тогда, после уроков. А Марко ему на это: «Да не мог я иначе, слова в горле застревали». Бузо рассердился и говорит: «Ну и катись к лешему! Больше я в тебе не нуждаюсь». Тогда и Марко взорвался: «Как и я в тебе, пират!»
— Тогда все ясно, — задумчиво произнес Коле. — Зови!
Танас сломя голову бросился назад к ручью. Но только Коле построил команду для торжественной встречи, как Васе, указывая рукой на вершину холма, закричал:
— Смотрите!
Нас точно громом поразило: двое здоровенных верзил вели вниз по круче — кого бы вы думали? — Длинного!
— Живой, — охнули мы от удивления. — Поймали его… Когда верзилы с Длинным спустились с холма, мы увязались за ними.
На площади перед зданием общины народу собралось видимо-невидимо. Окруженный плотным кольцом, Длинный был страшен: грязная одежда свисала с него лохмотьями, лицо и руки были покрыты коростой, глаза налились кровью. Люди пытались заговорить с ним, но он, как затравленный зверь, только молча озирался по сторонам. Один лишь раз, когда ему подали кусок хлеба, Длинный робко протянул руку. Мы силились протиснуться вперед, чтобы получше разглядеть бедолагу, но приведшие его пастухи палками расчищали пространство, никому не давая подойти вплотную.
— Где вы его отыскали? — спросили у пастухов.
— В горах, на летнем стойбище. По ночам костер жег. Не ровен час, мог наши хижины спалить.
— Длинный, зачем ты в горы-то подался? — удивился кто-то.
Длинный с жадностью набивал хлебом рот и молчал.
— Неужто не знаешь? — ответили из толпы. — Все из-за того сарая.
— А Длинный-то здесь при чем?
Внезапно все обернулись: по дороге, сипло дыша, с мотыгой в руке бежал объездчик. Толпа расступилась.
— Ага, сукин сын, добрался я до тебя! — зашипел объездчик и замахнулся мотыгой.
Длинный сжался и шарахнулся в сторону, но тут кто-то ухватил объездчика за руку, не давая ему замахнуться в другой раз.
— Эй, полегче! — предупредил пастух. — Куда это ты разлетелся с мотыгой?
— Да я этого мерзавца в порошок сотру!
— Что ты прицепился к парню? — подскочил и второй пастух.
— Это вы у него спросите. Кто его надоумил поджигать мой сарай?
Длинный ощерился и с пеной у рта, бешено сверкая глазами, процедил:
— Мать, которую ты в могилу свел, меня надоумила!
Объездчик дернулся, но, не желая разоблачать себя, попытался еще раз взмахнуть мотыгой. Его обступили со всех сторон и крепко держали за руки. Точно разъяренный бык, стоял он в толпе односельчан и вдруг рванулся прочь, выкрикивая на бегу угрозы. Вслед за отцом бросился и Бузо.
Длинный шагнул к людям. Не было у него в эту минуту ни слов, ни сил, чтобы высказать все, что переворачивало его душу. Он тихо плакал. Мы чутьем угадывали, как тронуло его истерзанное сердце человеческое участие и доброта.
Пастухи засобирались в обратный путь, и тут, словно очнувшись от страшного сна, люди стали думать, как быть с Длинным.
— Пусть домой идет, — предложили пастухи.
— Пропадет он один-одинешенек. Кто кормить-то его станет?
Среди наступившей тишины раздался чей-то голос:
— Староста его должен к себе взять. У него в доме, по крайности, с голоду не умрешь.
— Как бы не так! — недовольно проворчал староста. — Не обязан я чужих детей кормить да нянчить.
И вновь воцарилось тягостное молчание. Бедный парень совсем сник. Кто знает, о чем он сейчас думал? Вперед протиснулся учитель и, взяв Длинного за руку, сказал:
— Он будет жить у меня. Негоже нам оставаться равнодушными к его судьбе. Мы все за него в ответе, дорогие односельчане.
Толпа облегченно вздохнула и почтительно расступилась, давая проход учителю с Длинным. Женщины утирали слезы и поминали господа бога, а мы пошли провожать учителя до школы.
На другой день учитель немного опоздал на урок. Положив журнал на стол, он испытующе посмотрел на нас.
— Отныне, ребята, у вас в классе будет еще один ученик. Представлять его нет надобности, вы знаете, о ком идет речь. Да, Длинный, как вы его прозвали, будет учиться вместе с вами. Но прежде я должен вам кое-что объяснить. Вы насмехаетесь над ним, дразните, и я раньше прогонял его из школы. Мы все перед ним виноваты. Знаю, он для вас «чокнутый» — так, кажется, вы говорите? Поверьте, это заблуждение. Вы живете в теплых домах, вас кормят и одевают, у вас есть возможность ходить в школу, поэтому вы уже много знаете и умеете. У него такой возможности не было. Судьба обделила его. Он жил со своей несчастной матерью в нищете и одиночестве и на себе испытал, что такое несправедливость. Всеми гонимый, он вынужден был скитаться. Какая горькая жизнь!
Учиться ему будет необычайно тяжело, ведь ему еще никогда не доводилось сидеть за партой. Прошу вас, будьте к нему внимательны, помогайте во всем. Относитесь как к своему товарищу, принимайте во все игры, не отталкивайте его, не позволяйте снова почувствовать себя лишним. Если вам по привычке захочется над ним подшутить, подумайте, что такая судьба могла не обойти и вас, но выпала вот на его долю. Не пристало оскорблять людей, вдвойне не пристало оскорблять слабых.
Тихо скрипнула дверь, на пороге, потупившись, стоял Длинный. Мы встали, как вставали всегда, когда кто-нибудь входил в класс.
— Ну же, смелее! — И учитель указал Длинному на свободную парту.
Затаив дыхание, стояли мы и смотрели, как прилежно выводит учитель в журнале его настоящее имя — Славчо.
VIII
