молча уходила Татьяна, с каждым шагом все глубже увязая в ярко-синей бездне. Тревога охватывала каждую клеточку его тела, но он не мог ни пошевелиться, ни предупредить ее.
«Таня! Танюша! Вернись!» — бессильный шепот застрял в горле, и он тихо заплакал, опустив голову.
«Папа, папочка…»— слабый, тоненький голосок стелился над морской гладью, и Сергей увидел быстро растущую точку там, куда ушла Татьяна. Он рванулся из последних сил и, проваливаясь, побежал туда, где все четче и четче над голубой гладью моря вырисовывалась худенькая фигурка сына. Сергей протянул навстречу руки — и проснулся.
Сбросив с себя остатки кошмара, вызванного скорее всего бессонными ночами, проведенными возле кровати сына после операции, Сергей осмотрелся. Белоснежные стены, безбрежная синь за окном. Рядом — Илюшка…
Лежит, глядя на него синими — в цвет окна — глазами и, протянув слабую, тоненькую ручку, шепчет:
— Папа, папочка… Я могу двигаться… Папочка… Я говорю…
Сергей заплакал и, ничуть не стыдясь своих слез, прильнул к щеке сына, бормоча что-то бессвязное, полное счастья и радости. Илюшка говорит… Ручки двигаются… Это же…
Он вскочил и бросился к телефону. Долго, тщательно сверяясь с записной книжкой, набирал их новый домашний номер, и еще дольше ждал, ждал, ждал. Трубка гудела длинно, безнадежно…
