- и вельможность,
- и всё, чем жив вельможный хам,
Вместе. Не для волхвов, не по волхвам.
Третья группа (реплики).
- В часы обид и дни напраслин,
- в минуты бедствий и напастей,
Вместе. Как ни были б они тяжки, -
- есть наш приют
- и наше счастье:
- удел волхвов – ученики
- и книги,
- рукопись
- и паства.
Все три группы как бы объединяются в чтении следующих стихов.
- И затаённо, но пребудет
всё, что живёт для чёрных буден,
а не для светлого потом.
- Как слёзен мир
- и как он труден!
- Спасти его!
- Трудом иль чудом.
Все, кто на сцене. И если не волхвы – то кто?
Пауза.
Скандируя: «Всё, что живёт для чёрных буден, а не для светлого потом».
Все уходят. Темнеет.
Дочь губернатора
От театра. Илья Габай не был историком – он преподавал литературу и русский язык, Но историю знал прекрасно, и исторические образы, ассоциации постоянны в его произведениях.
Свет.
Авторский голос.
Поэты слепы и в потерях,
Не ведают скорби потерь.
Я думаю так: не Гомера ль
Пленительность в сей слепоте.
В середине сцены появляется лёгкая, воздушная девушка, назовём её, как у Гомера, Афродитой. С двух сторон условный гомеровский персонаж (назовём его Зевс) и читатель – наш современник.
Афродита.
Ранил меня Диомед, предводитель аргосцев
надменный,
Ранил за то, что Энея хотела я вынесть из боя,
Милого сына, который всего мне любезнее
в мире.
Зевс.
Милая дочь! не тебе заповеданы шумные брани.
Ты занимайся делами приятными сладостных
браков.
Афродита.
Ныне уже не троян и ахеян свирепствует битва;
Ныне с богами сражаются гордые мужи данаи!
Читатель.
Девочка! Тебе-то зачем эта Троя?
Что тебе эта рухлядь: стены
Пота и баталий, победная песня
Школьного мифа?
Представь сражения, триумфы, царства,
Копья, колесницы – пускай их! – оставь им,
Чтоб тебе пребыть от веков и доныне.
Только Кипридой!
Зевс.
Ты занимайся делами приятными сладостных
браков;
Брани бурный Арей и Паллада Афина устроят.
Читатель.
Сколько некорысти в твоём лукавстве!
Сколько нестяжания славы – в тщеславьи!
Воины мы, если вы беззащитны, богини1
От театра. Поэзия Ильи Габая не знает эпической дистанции – почти полная слитность автора с тем, что он пишет; даже когда возникают на взгляд эпические образы.
Появляется девушка в белом.
Девушка (оглядываясь)
В последний раз в именье родовом…
Некто.
Дочь губернатора!
С чего бы ей? А – вот…
Девушка.
В последний раз – и на беду – безлунье.
И дерево бормочет, как колдунья.
Некто.
Идёт отсчёт пророчеств и проклятий,
привычный, надоедливый отсчёт…
Девушка.
И ветки распростёрлись, как распятья.
Не всё ль равно – тюрьма иль эшафот?
Некто (приближаясь.)
А для чего? Зачем идти на крест?
Зачем тебе – в огне, в крови, в железе –
унылый мир, где каждый чист и Крез
и все поэты пишут «Марсельезы»?!
Девушка растерянно оглядывается.
И то сказать: на взвинченном пути,
где весь словарь улёгся в слово «порох», –
есть авторы листовок. Есть статьи.
Но нет поэтов. И не жди их скоро.
И горько знать, но если бы не казнь
и если б старость – в охах, вздохах, склоках –
ты только и сумела б, что проклясть
