стоит перед вами.
— Благодарю, герр Ливен, скажите, о каком деле пойдет речь?
— Еще немного салата?
— Нет, спасибо.
— Ну, отлично, — сказал Томас Ливен и продолжил: — Герр директор, вы владеете бумажной фабрикой?
— Да, это так. Все восстановлено из руин.
— Этим можно гордиться. Ваше здоровье! — Томас поднял свой бокал.
— Спасибо. Принимаю ваш тост.
— Герр директор, насколько я знаю, вы изготавливаете особую бумагу с водными знаками?
— Да.
— Вы поставляете этот сорт бумаги для печатания новых акций акционерному обществу «СНПС»— Союзу немецких производителей стали, которое продает их сей час на бирже?
— Правильно. Могу вам сказать, что изготовление этой бумаги находится под строжайшим контролем, поднимается крик по поводу каждого испорченного клочка бумаги.
Это делается для того, чтобы мои рабочие не пришли к мысли напечатать себе пару акций.
— Герр директор, мне хотелось бы заказать 50 листов этой бумаги.
— Что? Вы… хотите…
— 50 листов большого формата бумаги, на которой печатаются акции. Как директору вам не составит большого труда обойти контроль.
— Но, ради Бога, что вы будете с ней делать?
— Печатать акции, естественно, а вы думали, зачем мне эта бумага?
Директор Шеленберг сложил свою салфетку, посмотрел не без сожаления на полную тарелку и сказал:
— Боюсь, я теперь должен идти.
— Ни в коем случае. Сейчас подадут яблоки в винном соусе и гренки с сыром.
Директор встал.
— Герр Ливен, я забуду, что когда-то был у вас.
— Сомневаюсь, что вы сможете когда-нибудь это за быть, — возразил Томас, добавляя в свою тарелку рис. — Почему, собственно, вы стоите, герр милитервиртшафтсфюрер? Сядьте!
Лицо Шеленберга стало красным. Он тихо переспросил:
— Что вы сказали?
— Садитесь, курица остывает.
— Вы сказали — милитервиртшафтсфюрер?
— Именно так я и сказал, вы были им, даже если в 1945 году забыли указать об этом в анкете. Зачем об этом вспоминать? В свое время вы достали себе новыедоку менты и сменили имя. Ваше имя было Макс.
— Вы с ума сошли!
— Ни в коем случае. Вы занимали этот пост в Познани.
Вас до сих пор разыскивает польское правительство как военного преступника, разумеется, под именем Макс, а не Шеленберг.
Директор сник на своем старофламандском стуле, вытер салфеткой затылок и бессильно произнес:
— Не понимаю, почему я слушаю вас?
— Видите ли, герр директор, — сказал Томас, — у меня тоже непростое прошлое, и я хочу за это получить от вас бумагу. Делать мне ее самому сложно, хотя надежных специалистов у меня достаточно. Вам стало плохо? Ну, ну! Выпейте глоточек шампанского, это поможет. Видите ли, герр директор, когда война близилась к концу, я имел доступ к секретным досье. В то время вы прятались в деревне Мисбах.
— Ложь!
— Извините меня, я имел в виду Розенталь.
На этот раз директор только молча поднял руку.
— Я знал, что вы там прячетесь, и мог бы вас арестовать, используя мое тогдашнее положение. Но подумал, что я получу, арестовав его? Можно выдать польскому правительству. А дальше?
Томас с аппетитом смаковал куриную ножку.
— И я сказал себе, если ты оставишь его в покое, то через пару лет он выплывет. Этот сорт людей никогда не тонет, всегда держится на поверхности.
— Неслыханная наглость, — сквозь зубы процедил директор.
— И тогда он сможет тебе чем-нибудь помочь. Я так думал, соответственно действовал и вижу: все идет прекрасно.
Шеленберг с усилием поднялся.
— Я иду прямо в полицию и сделаю заявление о шантаже.
— Рядом с вами стоит телефон, — ответил Томас и дважды нажал кнопку под крышкой стола.
Снова поколебалось пламя свечи, когда в комнату вошел Бастиан. Он нес на серебряном подносе фотокопии документов.
— Прошу ознакомиться, — предложил Томас. — На копиях вы, герр директор, в униформе, здесь также есть квитанции о вашем пожертвовании 100 тысяч марок на нужды СА и СС и приказы, подписанные вами в период 1941–1945 годов.
Директор снова свалился на свой старофламандский стул.
— Бастиан, можете убрать, герр Шеленберг уже созрел.
— Слушаюсь, уважаемый хозяин!
После того как Бастиан вышел, Томас Ливен проговорил:
— За эту сделку вы получите 50 тысяч марок. Хватит вам?
— Я не позволю меня шантажировать!
— А не поддерживали ли вы, герр Шеленберг, последнюю выборную кампанию своими солидными суммами? Как называется немецкий журнал, который интересуется подобными фактами?
— Вы сумасшедший! Вы хотите напечатать фальшивые акции! По вас плачет тюрьма. И я с вами туда попаду!
— Я не попаду в тюрьму. А вы попадете, если не дадите мне эту бумагу. Попробуйте, как вкусны яблоки, — Томас нажал кнопку один раз.
— Я в рот не возьму ни кусочка у вас. Вы шантажист!
— Когда я могу рассчитывать на получение бумаги, герр директор?
— Никогда, — закричал в раздражении Шеленберг, — никогда вы не получите от меня ни клочка бумаги!
В тот же день около полуночи Томас Ливен сидел со своим слугой в большой библиотеке перед камином, в котором жарко горели дрова. Красными, голубыми, желтыми, зелеными цветами переливались обложки сотен книг. Из проигрывателя тихо лилась музыка. Это был концерт для фортепьяно № 2 Рахманинова.
На Томасе был безупречный смокинг. Бастиан в расстегнутой рубашке сидел, положив ноги на соседний стул.
— Герр Шеленберг доставит бумагу через неделю. Сколько времени понадобится твоим друзьям, чтобы напечатать акции?
— Около десяти дней, — ответил Бастиан, поднося к губам большую рюмку с коньяком.
— Тогда 1 мая — прекрасная дата, День Труда. Я поедув Цюрих.
Он передал Бастиану акцию и лист бумаги.
— Вот образец для печатания, а на листе текущие номера, которые я хотел бы видеть на акциях.
— Если бы я знал, что ты намереваешься сделать, — проговорил Бастиан.
Только когда Бастиан оставался со своим хозяином наедине, он обращался к нему на «ты», так как знал Томаса уже 17 лет и раньше он был вовсе не слугой.
