каким-то скрытым смыслом?»
Горшечник с большой бородой и волосами до плеч заявил:
— Я поклялся не бриться и не стричься, пока не прогоним гитлеровцев.
— Нельзя быть оптимистом, месье Роу, год или два вы, пожалуй, не пойдете в парикмахерскую, — сказал Томас и, обратившись к девушке, спросил:
— А кто вы, мадемуазель?
— Ивонне Дегатр. Ассистент профессора Дебо. Дебо? — переспросил Томас. — Знаменитого физика?
— Он известен и в Англии, не правда ли? — с гордостью ответила девушка.
«Его знают и в Германии», — подумал Томас.
— Мне казалось, что профессор преподает в Страсбургском университете.
В разговор вступил Велле, голос его звучал глухо, без выражения:
— Страсбургский университет эвакуирован в Клермон — Ферран, разве об этом не знают в Лондоне, мой капитан?
«Проклятье, — подумал Томас, — сейчас начнется», — и холодно ответил:
— Безусловно, знают об этом в Лондоне, но я не знаю.
Извините.
Возникла пауза. «Ситуацию спасет только наглость», — решил Томас. Он смерил Велле высокомерным взглядом.
— Время не ждет. Куда мы отправимся? Лейтенант спокойно выдержал его взгляд.
— К профессору Дебо. Он ждет нас в Мулен де Гаргилезе.
— В окрестностях бродят жандармы Виши, — добавила Ивонне. Она обменялась с лейтенантом взглядом, которыйне понравился Томасу. «Бургомистра и горшечника бояться нечего, а вот лейтенант и девица — опасны, очень опасны», — думал он.
— Кто радист? — спросил Томас. Не разжимая губ, блондинка ответила:
— Я!
Профессор Дебо выглядел, как Альберт Эйнштейн — небольшого роста, плотный человек с крупной головой ученого. Седая львиная грива, добрые грустные глаза. Он долго молча смотрел на Томаса, который заставил себя выдержать этот испытующий взгляд. Его бросало то в жар, то в холод. Пять человек стояли молча вокруг него. Затем профессор вдруг положил обе руки на плечи Томаса.
— Добро пожаловать! — приветствовал он его.
Они находились в жилой комнате мельницы в Гаргилезе. Обращаясь к своим соратникам, Дебо сказал:
— С капитаном все в порядке, друзья. Я узнаю порядочного человека.
После слов профессора все заговорили с ним, перебивая друг друга, хлопали по плечам, сделались друзьями. Ивонне подошла к Томасу. Ее глаза светились. Она обняла его и поцеловала со страстью патриотки, высказывающей благодарность нации. После поцелуя, вся сияя, она сказала:
— Профессор Дебо никогда не ошибался в людях. Мы верим ему и боготворим.
Пожилой человек поднял, как бы защищаясь, обе руки. Ивонне все еще стояла рядом с Томасом. Ее голос звучал со страстью:
— Вы готовы пожертвовать своей жизнью за наше дело, а мы не доверяли вам. Извините нас, пожалуйста.
Томас смотрел на седовласого доброго ученого, на пещерного человека Роу, на лейтенанта, на жирного комичного бургомистра, на Ивонне и думал: «Они горячо любят свою Родину, простите меня, я стыжусь самого себя. Что я могу сделать? Я попытаюсь спасти ваши жизни и свою тоже».
Настоящие армейские консервы английского производства, оригинальные английские сигареты и трубочный табак, шотландское виски с этикеткой «Для королевского военно-воздушного флота» Томас поставил на стол. Эти продукты он получил на складе вермахта. Партизаны открыли бутылку вина, и началось чествование Томаса.
Чтобы выглядеть англичанином, Томас курил трубку. Табачный дым драл ему горло, виски казалось масляным, он чувствовал себя ужасно, потому что партизаны принимали его как друга, как боевого товарища, с большим уважением. И прежде всего Ивонне видела в нем героя. Ее глаза влажно блестели, губы были приоткрыты.
— В чем мы срочно нуждаемся, — проговорил волосатый горшечник, — так это в динамите и боеприпасах!
— У вас есть оружие? — спросил Томас отрывисто. Лейтенант доложил, что члены «Макки Грозан» — около 60 человек — совершили нападение на склады оружия.
— У нас есть, — сказал он с гордостью, — 350 французских карабинов, 68 английских автоматов, 50 немецких гранатометов, 50 пулеметов модели «ФН» и 24 французских пулемета и, чуть не забыл, еще 30 пулеметов Гочкиса.
«Ничего себе», — подумал Томас.
— Но к оружию нет боеприпасов, — заметил бургомистр.
«Это звучит лучше», — отметил про себя Томас.
— Обо всем этом надо проинформировать Лондон, — сказал профессор, — объясните наш шифр и условия связи, дорогой капитан.
Томас начал объяснять, Ивонне сразу же поняла систему шифра. Он основывался на многократной замене букв и использовании групп букв в качестве одной буквы. Томасу становилось грустно. Он думал: «Я всех их подвел, что теперь будет», — Томас включил передатчик.
— Сейчас без пяти минут два. Ровно в два Лондон ждет нашу первую передачу на частоте 1773 килогерц. Ваш позывной, — объяснил он, — «Соловей-17». Вы должны вызывать комнату 231 в военном министерстве полковника Букмастера.
Томас встал и уступил место Ивонне. Они совместно зашифровали первое донесение. Теперь все смотрели на часы. Секундная стрелка обошла круг, осталось 15 секунд, 10, 5, 0. Ивонне начала передачу. Вокруг нее плотно стояли мужчины: толстый, смешной бургомистр, худой лейтенант, старый профессор, горшечник с длинными волосами. Томас стоял в стороне. «Началось, — думал он. — Теперь не остановишь. Боже, помоги им! Боже, помоги и мне!»
— Ну, заработали, — проговорил ефрейтор Шлумбергер из Вены. Он с наушниками сидел перед приемником. За соседним столом ефрейтор Радац с интересом рассматривал французский порнографический журнал. Шлумбергер погрозил ему пальцем:
— Кончай с бабами и подойди ко мне.
Берлинец Радац со стоном оторвал взгляд от чернокожей красавицы и сел рядом с коллегой. Надевая наушники, он проворчал:
— Еще пара таких дерьмовых трюков — и окончательная победа у нас в кармане.
Оба начали принимать текст, который через сотни километров звучал в наушниках в виде точек и тире, отстукиваемых женской рукой в старой мельнице на берегу реки Гройце. Текст в точности соответствовал тексту, лежащему перед Шлумбергером. Прошло восемь часов после того, как зондерфюрер Томас Ливен, которому они оба помогали, покинул Париж.
— Скажи-ка, а не слышит ли и Лондон одновременно с нами? — спросил Радац.
На той частоте, на которой смонтирован передатчик, вряд ли, — ответил Шлумбергер. Оба находились в мансарде отеля «Лютеция», в котором располагалась немецкая контрразведка в Париже. Шлумбергер окончил прием. Радац спросил:
— Карл, ты спал когда-нибудь с негритянкой?
— Прекрати, наконец, болтовню. Однако берлинец развивал тему:
— Если бы мы, немцы, больше валялись с бабами, то меньше воевали бы. Теперь и идиоту понятно, что войну мы не выиграем. Почему они не кончают ее, эти дерьмовые генералы?
— Да потому, что Гитлер поставит их всех к стенке, — ответил Шлумбергер.
— Гитлер! Гитлер — это мы все, потому что мы его выбрали. Дураками мы оказались. Надо было больше думать, меньше верить.
