МОСКОВСКИЙ ЗАВЕТ
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
ЧАСТЬ I. ПОДЖИГАТЕЛЬ
Глава 1. Воробьиная ночь
Яркие всполохи пробежали змейкой по небу, размазали ночное марево, растекаясь по витражу разноцветными пятнами. Молния еще и еще раз перечеркнула ночную тьму и, не проронив грома, притаилась среди ветвей увядающего сада.
«Душно… словно в мертвецкой…» - Ростопчин спал с открытыми глазами, оттого еще больше напоминал выброшенную на берег большую рыбу, отчаянно хватавшую ртом спертый воздух спальни.
«Шли бы к чертям, сукины дети! - генерал-губернатор говорил во сне, вздрагивал при каждом слове, извивался, пытаясь зарыться в разбросанные по кровати подушки. – Нет на вас Павлуши!..»
Ростопчин в ярости прикусил язык, и алая струйка крови, окрасив губы, скользнула по подбородку и потекла по шее.
Генерал-губернатор поперхнулся, закашлялся и очнулся от мучительного забытья, в которое погрузился после известия о неожиданном оставлении Москвы. Он обтер вспотевшее лицо старомодным платком с расшитыми по краям золотыми вензелями и подхватил стоявший на полу кувшин с квасом. Дрожащими губами приложился к узкому горлышку, жадно сделал большой глоток, но тут же с отвращением отпрянул. Ядреный, настоянный на хреновом корне теплый квас не принес облегчения, а только обжег пересохшее горло, перехватил дух. Духота вновь отозвалась тошнотой и безнадежной ноющей болью в сердце.
«Прочь, прочь!» – Ростопчин махнул рукой, словно стряхивая мучавшую последние дни грудную жабу. Еще раз, осторожно, прислушиваясь к ноющему сердцу, вздохнул и ощупал грудь: боль и впрямь отпустила, растаяла под ложечкой. Зевнул, поднял глаза, чтобы перекреститься, но, не разглядев иконы, повторно зевнул и повалился в постель.
Поворочавшись четверть часа, поочередно проклиная Кутузова с Наполеоном, поднялся и, неловко запиная тапочек под кровать, босым на одну ногу направился к резному секретеру, в котором хранил сонную микстуру. Отсчитав сорок капель, выпил, поморщился, подошел к окну, с силою растворяя рамы с венецианскими витражами. В спальню ворвался дурманящий аромат увядающего цветника и разбросанной под окнами полыни – известного средства от сглаза и нечистых наветов.
Уравновешенный вид сада с широкими аллеями, балюстрадами и античными скульптурами окончательно успокоили генерал-губернатора, внушая незыблемость и непоколебимость окружающего мира. Вдалеке привычно поблескивал пруд, в недвижимых водах которого одиноко уснула брошенная лодка.
«Последняя ночь лета или первая осени? - Ростопчин понял, что потерял счет времени, и только небесные всполохи напоминали о предстоящем падении Москвы. – Зарницы как разгулялись! Нечистая ночь, воробьиная…»
Ночное небо резали беззвучные и яростные молнии. Небесные гостьи словно вторили предчувствиям графа о скором конце мира. Ростопчин заворожено смотрел вверх, пытаясь заглянуть вглубь неба, увидеть его изнанку, и даже разглядеть скачущего в ночных зарницах бледного всадника, имя которому Смерть…
С начала французской кампании по Москве поползли слухи про «апполионову напасть» и связанным с ней невероятным числом убиенных молниями. Пока об этом говорили базарные нищие да юроды, генерал- губернатор не придавал особого значения доносам. Но вскоре о былой беспечности пришлось сильно пожалеть.
В середине июля, в дни посещения Москвы императором, купеческий сын Мишка Верещагин выставил в торговых рядах телегу с мертвым мужиком, простреленным перуном от темени до пятки. Каждый любопытствующий мог заглянуть в «чертову нору» за установленную Верещагиным плату: с господ брал по рублю, с купцов по полтине, а с мужичья по алтыну. Кроме этого Верещагин продавал переписанные от руки подметные письма, в которых Наполеон объявлялся ангелом тьмы Апполионом, или губителем, намеревавшимся пожечь москвичей молниями преисподней.
Чтобы не оконфузиться перед государем, Ростопчин свел произошедшее к анекдоту, купеческого сына арестовал, а тело несчастной жертвы тайно захоронил в одном из монастырских уделов, подальше от любопытствующих.
Однако слухи об Апполионовых перунах остановить был уже не в силе. Москву наводнили всевозможные книжонки о природном магнетизме и молниевой напасти, в которых детально расписывалось, как спастись от небесного огня. Состоятельные люди бросились скупать шелк, заказывать стеклянные кровати и даже умудрялись приспосабливать к обуви стеклянные каблуки.
Генерал-губернатор убеждал не поддаваться суевериям, призывал не тратить состояния на пустые затеи, грозил крепостью, конфисковывал товар и даже устраивал публичные порки особо ретивых паникеров и болтунов. Но остановить всеобщего безумия уже не мог.
Каждый день он получал новые доносы о прожженных молниями телах, подметных письмах про Апполиона-губителя. Но самым неприятным для генерал-губернатора стал занимавший воображение черни слух о скорой гибели Москвы. Наперебой друг другу кликуши вещали, что Москва-река покинет свои берега, разделится, подобно Красному морю, да и поглотит первопрестольную. Так и исчезнет Третий Рим с земного лица, уйдет под воду, словно его никогда и не было. Сгинет, а губителю не достанется.
Денно и нощно Ростопчин допрашивал, пытал, выслушивал не прекращавшиеся доносы, пока сам не был опьянен охватившим город безумием…
Теперь, обречено смотря на ночные всполохи, генерал-губернатор представлял скачущего по безбрежному воздушному океану бледного всадника, который парит над землей и, легко касаясь облаков, высекает подковами своего коня сеющие смерть молнии.
От завораживающего видения становилось сердцу легко и приятно, словно тайная книга судеб раскрывалась перед ним, и он, сподвижник императора Павла, наделенный неограниченными полномочиями генерал-губернатор Москвы, явственно созерцал картины грядущего. Пусть даже и ужасающего своей неизбежностью. Грядущего, что, возможно, уничтожит его самого, или Москву, а вместе с ними и весь прежний мир!
Потянувшая из сада прохлада обволакивала, придавая приятную невесомость, от сонной капели
