статуэтке из слоновой кости или мраморной статуе. Поэт наподобие Нармады воплощал свой идеал космической любви в “Сонетах к солнцу”, которые пел перед сонмами своих галактических поклонников. Но со временем значение этого слова изменилось, вернее сказать – вывернулась наизнанку, как шкура, сброшенная скутарийским захидом. Теперь на большинстве языков Цивилизованных Миров, испытавших на себе влияние Вселенской Кибернетической Церкви, “воспроизводить” означало “представить конкретное явление материального мира как абстракцию, обладающую собственной реальностью”. У многих народов, особенно у нараинов, это значило представление реальных объектов как программы или модели в разных видах кибернетического пространства. Человек, находящийся в контакте с Полем, мог видеть фиолетово- зеленые джунгли Нового Алюмита в виде световой проекции или картины в красках. И сам человек тоже, со всеми оттенками гордости, любви и ненависти, составляющими картину его души, мог быть закодирован в виде компьютерной программы и действовать наряду с миллионами других персональных программ, находящихся в Поле. Для нараинов смысл и идеал воспроизведения заключался именно в этом. Что такое реальность, в конце концов?
Для них информационные потоки Поля и кибернетические модели конкретных людей были гораздо реальнее бурных рек Нового Алюмита или миллионов живых нараинов, лежащих одиноко в своих контактных комнатах. Новое современное значение слова “воспроизведение” здесь приобретало как нельзя более важный смысл. Воспроизвести себя в Поле значило появиться там в виде изображения, в виде модели, имеющей различные степени присутствия. Нараинские программисты насчитывали не меньше девяти основных степеней воспроизведения. (Невернесские цефики насчитывали семь, но они пользовались другой системой классификации, заимствованной у нейрологиков Самума.) На первой степени человек просто называл себя по имени и общался с другими при помощи слов, закодированных знаками алфавита. Затем шли голос, портрет и персонификация. Степень воспроизведения, по мнению программистов, была также степенью реальности. Полурастительное существование пиктограммы во многом отличалось от наэлектризованной анимации катехиса, не говоря уже о яркой, ослепительной реальности контакта с Трансцендентальными Единствами. Наивысшей степенью для любого Архитектора, в том числе и для нараина, являлось вневременное, непостижимое состояние преображения, когда человеческая личность помещается в информационное поле компьютера в виде чистой памяти. В недалеком будущем Данло предстояло стать первым человеком, вошедшим в эту область преображенных дущ и вернувшимся в реальный мир, чтобы рассказать об увиденном.
“Ну что, пилот, вы согласны на воспроизведение?” “Как скажете”.
“Начнем тогда с портрета? По-моему, это будет правильной степенью для общения с таким количеством людей”.
И Данло обратился к компьютерам Поля с официальной просьбой воспроизвести его портрет. Через несколько секунд изображение его лица – сильный лоб, отмеченный молниевидным шрамом, ястребиный нос, детская улыбка на полных губах, темно-синие глаза – должно было появиться перед всеми, кто желал с ним поговорить. Компьютерный портрет будет точной копией его реального лица. Он будет менять выражение так же, как живое лицо Данло в зале собраний, говорить синхронно с Данло, теми же словами, что исходят из живых горла и губ.
“Быть среди вас – большая честь для меня”.
Данло произнес первую же общепринятую формулу, которая пришла ему в голову, и смущенно улыбнулся, осознав, что его изображение и эти избитые слова предстанут одновременно перед многими тысячами людей. Мужчины и женщины в контактных комнатах по всему Новому Алюмиту увидят портрет Данло ви Соли Рингесса и спросят себя, зачем Орден послал к ним такого болвана.
“Это мы считаем честью знакомство с вами”.
В мысленном поле зрения Данло появилось лицо молодой женщины (или молодого человека) – нежное, гладкое, привычное к путешествиям по кибернетическому пространству. Изображение заговорило с Данло о Боге Эде и взрывающихся звездах Экстра, а также высказало пожелание поучаствовать в фацила-живописи и разделить с Данло жизнеландшафт. По существу, оно говорило от лица очень многих людей. Миллионы нараинов в Ивиюнире и сотнях других городов в этот момент воспроизводили себя в портретной степени, надеясь встретиться с Данло. Видеть его лицо, смелое и дикое, могли все, но говорить с ним мог одновременно лишь кто-то один.
Таковы ограничения портретной степени – и такова цена славы. Как бы ни желал Данло поговорить со всеми, кто желал поговорить с ним, простой здравый смысл подсказывал ему, что это невозможно. Мощные сортировочные программы Поля отбирали из миллионов желающих очень немногих, причем тех, чьи вопросы обещали быть умными. При условии хорошо написанной программы (а такими были почти все программы Поля) у всех нараинов, находящихся в контакте с Данло, должно было сложиться впечатление, что они говорят с ним напрямую.
“Правда ли, что большинство людей в вашем мире относится к строго определенному полу?” “Как вам удается не сойти с ума, живя под открытым небом?” “Не могли бы вы рассказать нам о доктринах Реформированной Кибернетической Церкви?” “Очищаются ли реформисты от негативных программ?” “Существует ли в Цивилизованных Мирах единая власть?” “Что испытывает ребенок, когда растет в животе у матери?
Что он испытывает при рождении?” “Имели ли вы половой контакт с женщиной?” “Имели ли вы половой контакт с обоеполым существом?” “Не могли бы вы рассказать нам о китах?” “Действительно ли киты-косатки безумны?” “Не могли бы вы рассказать нам о Пути Рингесса?” “Что такое Старшая Эдда?” “Многие ли верят в то, что ваш отец стал богом?” “Многие ли верят, что тоже могут стать богами, если будут следовать его путем?” “Возможно ли это?” “Каким путем он шел?” “Он действительно ввел в свой мозг компьютерные элементы?” “Значит, он находился в постоянном контакте со своим личным Полем?” “Не лишился ли он рассудка от подобного контакта с самим собой?” “Что значит быть человеком?” “А что может означать быть Богом? Какой смысл может иметь что бы то ни было?” Изображения мужчин и женщин сменялись в сознании Данло, и он пытался отвечать на их вопросы один за другим, насколько на них вообще можно было ответить. Но вскоре ограниченность этой степени воспроизведения начала его утомлять. Поскольку множество людей могло видеть его портрет одновременно, он считал, что будет только честно, если и он увидит все их лица сразу. Если бы он перешел на прием, это ему удалось бы. Программам Поля было бы достаточно легко представить ему групповое изображение всех желающих. Нараины часто прибегали к этому методу – правда, такие группы, учитывая ограниченность человеческого сознания, редко состояли больше чем из семидесяти человек. И когда Данло обратился к программам Поля с просьбой обеспечить ему полный прием, Изас Лель, должно быть, подумал, что он шутит – или сошел с ума.
“Понимаете ли вы, пилот, о чем просите?” Голос Изаса Леля прервал поток вопросов и лиц в сознании Данло.
“Думаю, да”.
“Полный прием? Нет-нет, это недопустимо”.
“Но почему?” “Вы знаете, что сейчас в одном пространстве с вами находится девятьсот семьдесят шесть миллионов человек? Почти миллиард, пилот”.
“Так много?” “Слишком много. В миллион раз больше, чем нужно. Еще никто не контактировал с таким количеством людей одновременно”.
“Значит, я буду первым?” “Вы не понимаете”.
“У ваших компьютеров есть какие-то ограничения?” “Разумеется, нет! Но столько изображений, такая невероятная степень разрешения… опасно играть с воспроизведениями таким образом”.
“Правда?” Изас Лель замолчал так надолго, что пауза отозвалась в уме Данло, как вздох.
“Правда в том, пилот, что никто еще не контактировал со столькими изображениями, и поэтому неизвестно, в чем, собственно, заключается опасность”.
“Может быть, это вовсе не так уж опасно?” “Неизвестность – вот что опасно”.
“Нет. Неизвестность всегда радует”.
“Миллиард человек! Кому это нужно – контактировать со столькими сразу.г” “Значит, моя просьба будет удовлетворена?” “Если вы действительно этого хотите, то приготовьтесь”.
Данло, сидя в затемненном зале собраний, не видел ни трансценденталов в своих роботах, ни увядших цветов в вазах, ни красок на мерцалевых стенах. Он вообще ничего не видел, как снаружи, так и внутри себя, и не слышал никаких звуков, кроме собственного дыхания, проходящего через флейту горла. Потом
